"Станислав Лем. Лолита, или Ставрогин и Беатриче (о Набокове)" - читать интересную книгу автора

художественной трансфигурацией не имеют ничего общего. Это подлинная
квадратура круга и кроме того - переход от одной крайности, ханжеского
лицемерия, к другой, пытающейся украсить факты физиологии. Тем временем
каждый врач знaeт, чтo человек, переживающий сексуальное блаженство, не
является ни Аполлоном Бельведерским, ни Венерой Милосской, и писатель,
стремящийся к "верности природе", к последовательному бихейвиоризму, сам
себя обрекает на укладывание мозаикн из элементов, носящих научные названия
тумесценции, фрикции, оргазма, аккомпанимент которых в сфере всех органов
чувств и эффектов, вокальиых в том числе, с симфонией сравнить трудио. Что
же остается? Или компромисс эстетики с физиологией (а в искусстве
компромиссы, как известно, дорого обходятся автору!) и возможность обвинения
в порнографии (с художественной, а не моральной точки зрения она является
одним из "низких приемов"; аналогично, например, "изображение жизни высших
сфер" или "устройство неслыханной карьеры с помощью бедной девицы" и т.п.),
либо, как способ, найденный относительно поздно, сознательное акцентирование
животной, тривиальной стороны, вследствие чего вся история, по крайней мере,
настолько отвратительна для читателя, что этот способ изображения не
доставляет ему удовольствия. Когда партнерша похожа больше на ведьму, чем на
кинозвезду, а партнер - грязный тип, у которого для верности еще и изо рта
воняет, шансы развратить падают до нуля и остается на месте только тезис
"показывания подлинной грязи жизни".
Такого рода антипорнография вследствие своей псевдофилософской
претенциозности выступает как художественная "тoнкocть". Этим я и закончу
это огромное отступление о "копуляционизме", в ловушку которого привела
некоторых художников школа бихейвиоризма; но я должен буду вспомнить еще два
особых обстоятельства. Выше я одним словом упоминал о конкретном шансе,
каким является курс на иронию. Насмешка, иеотъемлемо связанная с описанием
акта или даже с заменяющим его описанием, может быть художественно ценной.
Из наших прозаиков охотнее других прибегал к этому приему, правда в
несколько гротескном плане, Виткаций. Спасение здесь реальное, не
лицемерное, ибо в сaмoм контрасте сексуальных переживаний с их обязательной
"извнешносью" содержится среди прочего и искра комизиа, которая возникает
часто там, где исключительная приподпятость (а это ведь атрибут любви)
кульминирует в какой-то своей противоположности. Раз я yж так разговорился,
вынужден это рассуждение вести дальше. С точки зрения конструктора, который
любое творение рассматривает как целое, всякий элемент, в том числе и наш
сексуальный контакт будет художественно безупречным лишь в том случае если
характеризуется в отношении целого определенной подчиненностью. Если
доброжелательный читатель обратит внимание, что я до сих пор, как мог,
старался не быть скабрезным, то он позволит мне, вероятно, объяснить
вышесказанное иа примере, взятом, так сказать, поблизости анатомии.

Физиологическая функция, оторванная в произведении от психосоциальной
ситуации человека, не будет, конечно, смешной, разве что для простака, но
введение, например, акта дефекации может быть смешным, и не столько,
опять-таки, из-за тривиальности (хотя издавна известно, как охотно народный
юмор - и живительно - черпает из скатологических источников), сколько
из-за контраста, который может совсем неожиданно обогатить, или развеять,
или в другом, чем прежде, направлении повести выдерживаемую тонацию. Если,
например, сразу после коронации королева побежит со всеми атрибутами власти