"Станислав Лем. Маска" - читать интересную книгу автора

устройство, способное произвольно принимать любой облик: нищего, ребенка в
колыбели, прекрасной девушки или же металлической змеи. Но эти формы --
только маски, в которых подосланная машина является преследуемому, чтобы
соблазнить его. Перед всеми же другими она предстает в обличье серебряного
скорпиона, который бегает так быстро, что никому еще не удалось сосчитать
всех его ног. Тут повествование разделялось на множество версий. Одни
говорили, что мудрец вопреки королевской воле хотел даровать всем людям
свободу и тем возбудил монарший гнев. Другие -- что у него была живая вода и
он мог воскресить замученных, и это было запрещено ему высочайшим указом, а
он, притворно склонившись перед волей владыки, тайно собирал рать из
казненных бунтовщиков, тела которых он похищал с виселиц на цитадели. Многие
вообще ничего не знали об Арродесе и не приписывали ему никаких
сверхъестественных способностей, а просто полагали, что коли он осужден, то
уже по одному этому заслуживает сочувствия и помощи. И хотя никто не знал
истинных причин, из-за которых распалилась королевская ярость и созванным
мастерам приказано было соорудить в их кузницах гончую машину, -- злым все
звали это умыслом и неправедным повелением, ибо, что бы ни совершил гонимый,
вина его не могла быть столь же страшной, как судьба, уготованная ему
королем. Конца не было этим россказням, в которых вволю расходилось
простецкое воображение, и лишь одно в них не менялось: мне всякий раз
приписывали такие мерзости, какие только можно вообразить.
Слышала я также и тьму вранья о смельчаках, будто бы поспешавших на
помощь к Арродесу, которые-де преграждали мне дорогу, чтобы пасть в неравном
бою, -- на самом деле на это ни единая живая душа не отважилась. Хватало в
сказках и предателей, указывавших мне его следы, когда я не могла отыскать
их сама, -- вот уж отъявленнейшая ложь. Однако же о том, кто я, кем могу
быть, что у меня на уме, ведомы ли мне растерянность или сомнение, никто
ничего не говорил, да я тому и не удивлялась.
И я столько наслышалась о простых, всем известных гончих машинах,
выполняющих королевскую волю, которая была для всех законом, что вскоре
совсем перестала таиться от обитателей этих приземистых изб и порой прямо
под их окнами дожидалась восхода солнца, чтобы серебряной молнией выскочить
на траву и в блистающих брызгах росы | связать конец вчерашнего пути с
началом сегодняшнего и, стремительно мчась по нему, упиваться остекленевшими
взглядами, падением ниц, смертельным страхом и ореолом неприкасаемости,
который окружал меня.
Однако настал день, когда мой верхний нюх оказался беспомощен, и тогда,
тщетно петляя по холмистым окрестностям в поисках следа, я изведала боль и
горечь от того, что мое совершенство напрасно. Но, застыв на вершине холма
со скрещенными щупальцами и как бы молясь ветреному небу, я по слабому
звуку, наполнившему колокол моего тела, вдруг поняла, что не все еще
потеряно, и, чтобы исполнить замысел, обратилась к давно заброшенному дару
-- человеческой речи. Мне не нужно было учиться ей заново, она была во мне,
я должна была лишь оживить ее в себе. Сначала я выговаривала слова и фразы
резко и визгливо, но скоро мой голос стал почти человеческим, и я сбежала по
склону, чтобы прибегнуть к дару слова -- там, где меня подвело обоняние. Я
вовсе не чувствовала ненависти к беглецу, хотя он и оказался таким проворным
и хитрым, -- он играл свою роль, а я играла свою. Я отыскала перепутье, на
котором след угасал, остановилась и судорожно задергалась на месте оттого,
что одна пара моих ног бессознательно тянулась к дороге, покрытой