"Станислав Лем. Ананке (Пиркс на Марсе)" - читать интересную книгу автора

требуется нашего согласия, сопротивляемся там, где нет места ни спорам, ни
борьбе - тем более борьбе фальшивой.
Полоса тени - это еще не преддверие смерти, но в некоторых отношениях
период даже более трудный, ибо здесь уже видишь, что у тебя не осталось
неиспробованных шансов. Иными словами, настоящее уже не является
преддверием, предисловием, залом ожидания, трамплином великих надежд -
ситуация незаметно изменилась. То, что ты считал подготовкой, обернулось
окончательной реальностью; предисловие к жизни оказалось подлинным смыслом
бытия; надежды - несбыточными фантазиями; все необязательное,
предварительное, временное, какое ни на есть - единственным содержанием
жизни. Что не исполнилось, то наверняка уже не исполнится; нужно с этим
примириться молча, без страха и, если удастся, без отчаяния.
Это критический возраст для космонавтов больше, чем для кого-либо
другого, потому что в этой профессии малейшая неисправность организма
сразу лишает тебя всякой ценности. Физиологи иногда говорят, что
космонавтика предъявляет требования, слишком высокие даже для людей,
идеально развитых и в физическом, и в умственном отношении: выбывая из
авангарда, здесь теряешь все.
Медицинские комиссии безжалостны - по необходимости, ибо нельзя
допустить, чтобы человек умер или свалился от приступа во время
космической вахты. Людей будто бы в расцвете сил списывают с кораблей, и
они сразу оказываются у последней черты; врачи настолько привыкли ко
всяким уловкам, к отчаянным попыткам симулировать здоровье, что
разоблачение не влечет за собой никаких последствий - ни дисциплинарных,
ни моральных, ровно ничего; почти никому по удавалось продлить срок
действительной службы в космонавтике за предел пятидесяти лет. Перегрузки
- это опаснейший враг мозга; может, через сто или тысячу лет будет иначе,
но пока что эта перспектива угнетает каждого космонавта, вступившего в
полосу тени.
Пирксу было известно, что молодежь называет его врагом автоматики,
консерватором, мамонтом. Некоторые из его ровесников уже не летали; в меру
способностей и возможностей они переквалифицировались - стали
преподавателями, членами Космической Палаты, пристроились на синекуры в
доках, заседали в контрольных комиссиях, возились со своими садиками.
Вообще как-то держались и неплохо разыгрывали примирение с неизбежным -
бог знает, чего это стоило многим из них. Но случались и безответственные
поступки, порожденные несогласием, бессильным протестом, высокомерием и
яростью, ощущением несправедливо постигшего их несчастья. Душевнобольных
среди космонавтов не было, но некоторые опасно приближались к
помешательству, хотя никогда не переступали последней черты; и все же под
нарастающим давлением близящейся неизбежности случались эксцессы, поступки
по меньшей мере странные... О да, он знал всякие эти причуды, заблуждения,
суеверия, которым поддавались и незнакомые ему люди, и те, которых он знал
много лет, за которых когда-то мог бы вроде поручиться.
Каждый день необратимо гибнет в мозгу несколько тысяч нейронов, и уже к
тридцати годам начинается эта специфическая неощутимая, по неустанная
гонка, соперничество между ослабеванием функций мозга, размываемого
атрофией, и их совершенствованием на основе накапливающегося опыта; так
возникает шаткое равновесие, прямо-таки акробатическое балансирование,
которое дает возможность жить - и летать. И видеть сны. Кого он столько