"Леонид Леонов. Туатамур" - читать интересную книгу автора

Я поглядел назад: нас было много. У всех были бритые головы и узкие
глаза. К бою я назначил только четыре больших томана всадников: я хранил
людей.
...Пыль прилегла за ночь, и я не просил дождя. Дождь прибивает стрелу,
расслабляет тетиву кызылбашского лука. Но я хотел туч. Туч не было. Небо
было как закопченный голубой камень.
Вдруг пернатыми хвостами засвистали стрелы. Вот, таясь в тишине,
заворчали барабаны в нашем стане, закричала труба за рекой. Субут не спал.
Бдительность - добродетель воина. Яшасын кагерман!
Хга! На левое крыло моих рядов, там, где был край вала, упала стая
стрел. Там захрапели лошади и люди. Зашлепали удары железом о мясо.
Переплелись, как в дожде, копья. Молодая ватага с молодым же князем - эйе, я
не видал его спины, я видел лишь три белых кисти его неудержимого копья! -
хлынула внезапным валом. Потом подошел еще людской поток, все стихло, но вот
тишина и трубы родили визг и гул, а через Калку все шли и шли они.
...Вот я вижу Ташукана. У него убили коня, - копье в глаз. Ташукан
ревел и тряс головой, а рубил - как батырь смерти. Аммэна! Он знал хороший
удар: клинок через голову, вправо и в грудь. Я был спокоен за него. Так он
бился с кипчаками. Кипча билась с ним по пятеро в кругу звездой.
Тынлагез! Я увидел молодого князя. Он был как розовое дерево весной.
Свои кричали его Джаньилом. Это у него борода была как русый шелк. Вайе,
Ытмарь хорошо ударила его саблей, и он хорошо принял удар, не качнулся в
седле. Ему на подмогу летел четвертый Мстислаб, мыча, как немой. Но он не
успел опустить меча. Он упал с коня одновременно с ним самим, ударив
подбородком в луку седла.
Катилось медленное солнце вверху, и оловом безумства наливались головы.
В меня метили хорошо. В меня нельзя не попасть: я большой, я широкий, у меня
конь - как я сам. Вот длинная стрела, треть копья, сорвалась с тетивы
толстого орусского барласа в красном колпаке. Она впилась мне в руку выше
локтя. Аммэна, хга! Я вырвал стрелу и бросил ее обратно. Колпак стал еще
красней, а толстый упал грузно вниз, как турсук с вином, пробитый ножом
сквозь.
[159]
День приходил к концу. Олово начинало стынуть. У меня растрескался язык
и мешал дышать. Калка запрудилась. И вот тут случилось это: мои дада
дрогнули. Юк, - они не бежали, нет, они стали оглядываться на меня, то хуже.
Тогда я ударил немым Хагадаканом в толщу людского затора, и вот он разорвал
ряды, как ветер тучу...
Я сразу увидел тысячу согнутых спин. Мои рычали. Их лица, смоченные
потом и кровью, покрылись коркой пыли. Их лица были страшны. В каждом был
Чингис, а я почуял вдруг, что не один, а тысяча таких, как я, гневно ревут в
моем сердце.
Мы перешли Калку. Барабаны хрипели о победе уже за три фарсанга
впереди. Стрелы не достигали нас. Я пустил узбеков добивать.
Над самой Калкой, на том холму, который был невысок, два Мстислаба
окружились кольями. Они не хотели терять ни надежды, ни жизни, - крот,
раздавленный копытом, все же ползет к норе. А третий Мстислаб бежал. И того,
который бегал так хорошо, оруслар звали Удалым. Я Борзым его назвал, он был
непостижимой быстроты. Мстислаб Борзой, буякши! Он был толст, конь
спотыкался под ним. Он перешел большую реку. Он сжег лодьи. Он не