"К.Н.Леонтьев. О всемирной любви (Речь Ф.М.Достоевского на пушкинском празднике)" - читать интересную книгу автора

[73]
сторона учения Христова, которая говорит именно о прощении, то есть о
самом высшем проявлении этой нравственной любви, дается русскому народу
легче, чем какому-нибудь другому племени. Положим, и к простолюдину
русскому можно здесь придраться: у одного - лень, у другого - все
слабовато, в том числе и мстительность и гордость не выразительны; третий
- сам не знает, что ему нужно делать; у четвертого - равнодушное отношение
ко всему, кроме своих личных интересов. Но это уже тонкие психологические
оттенки. И распространению христианства служили не одни только высокие
побуждения, а всякие, ибо "сила Божия и в немощах наших познается" (10).
Но когда наш харьковский европеец или калужская француженка любезничают с
унылым или угрюмым мусульманином, я впадаю в искушение... Я знаю, этот
европейский Петр Иванович или эта французская Агафья Сидоровна делают это
не совсем спроста: боюсь до смерти, что у них, хотя полусознательно, но
мелькают в уме газеты, западное общественное мнение, "вот мы какие милые и
цивилизованные!" Тогда как по-настоящему надобно сказать себе: "Какое нам
дело до того, что о нас {думает} Европа?" Когда же мы это поймем?!
Итак, говорю я, любовь может быть прежде всего двоякая:
{нравственная}, или {сострадательная}, и {эстетическая}, или
{художественная}. Нередко, я сказал, они действуют смешанно. В речи г.
Достоевского, по поводу Пушкина, эти два чувства - совершенно разнородные
и в жизненной практике чрезвычайно легко отделимые - вовсе не различены. А
это очень важно. Лермонтов и другие кавказские офицеры, сражаясь против
черкесов и убивая их, восхищались ими и даже нередко подражали им. Точно
такое же отношение к горцам мы видим и у староверов казаков, описанных гр.
Львом Толстым (11). Этот же романист представил нам примеры подобных
двойственных отношений русского дворянства к французам в эпоху
наполеоновских войн (12). Черкесы эстетически нравились русским,
противникам своим. Русское дворянство времени Александра I восхищалось
тогдашними французами, вредя им стратегически (а следовательно, и {лично)}
на каждом шагу.
Речь г. Достоевского очень хороша в чтении, но тот, кто {видал самого
автора} и {кто слышал, как он говорит}, тот легко поймет восторг,
охвативший слушателей.. Ясный, острый ум, вера, смелость речи.. Против
всего
[74]
этого трудно устоять сердцу. Но возможно ли сводить целое культурное
историческое призвание великого народа на одно {доброе} чувство к {людям}
без особых, определенных, в одно и то же время {вещественных} и
{мистических}, так сказать, предметов веры, вне и выше этого человечества
стоящих,- вот вопрос?
Космополитизм православия имеет такой предмет в живой личности
распятого Иисуса. Вера в божественность Распятого при Понтийском Пилате
Назарянина, который учил, что на земле все неверно и все неважно, все
недолговечно, а действительность и веко-вечность настанут после гибели
земли и всего живущего на ней,- вот та {осязательно-мистическая} точка
опоры, на которой вращался и вращается до сих пор исполинский рычаг
христианской проповеди. Не полное и повсеместное торжество любви и
всеобщей правды на {этой} земле обещают нам Христос и его апостолы, а,
напротив того, нечто вроде кажущейся {неудачи} евангельской проповеди на