"К.Н.Леонтьев. Moe обращение и жизнь на св.Афонской горе" - читать интересную книгу автора

Не физиологическое смирение нужно, а духовное. Не нам, не нам, Господи,
а имени Твоему!
Других всех, даже друзей и почитателей своих, считать людьми
легкомысленными или недобросовестными, это было бы не только грешно и
нечестно, но даже и глупо! Какой вздор! Я мог бы назвать здесь многих. И
стоило бы только назвать некоторых из них, чтобы обвинение в легкомыслии и
недобросовестности оказалось невозможным. От некоторых из них я видел
столько добра, что, кроме самой живой признательности к ним, ничего не
чувствую. Однако и из них многие не сделали для моего имени, для успеха моих
сочинений того, что они могли бы сделать.
Могли бы!.. Могли ли? Вот главный вопрос. Вот он! А если не могли?
Есть разные критерии возможности или возможного. Превосходный
практический врач, например. При благоприятных условиях и с моей и с его
стороны он мог бы меня вылечить скорее и лучше всех других. Но он сам был
болен и не выезжал, когда я был с ним в одном городе; он выздоровел и стал
опять практиковать, а я незадолго перед тем уехал, и мы не встретились. Он
бы и мог, да вот не мог же. Хотя и знал меня, и жалел, и хотел бы вылечить,
но Богу не угодно было, чтобы он меня лечил. Почему же? Этого мы не знаем.
Пути Господни неисповедимы.
Если бы я умер; если бы никто другой, кроме этого врача, не смог меня
излечить, а ему нельзя было ездить ко мне, тогда судьба моя была бы понятна:
я должен был умереть. Но я неожиданно вылечился в другом месте и у других
врачей. Для чего же мы не могли тогда видеться? И т. д. Я мог бы привести
множество подобных примеров из моей литературной жизни. Многие люди могли бы
сделать много для моего прославления; они, видимо, сочувствовали мне, даже
восхищались; но сделали очень мало. Неужели это явная недобросовестность их,
или мое недостоинство? Да! Конечно, недостоинство, но духовное, греховное, а
не собственно умственное или художественное. Богу не угодно было, чтобы я
забылся и забыл Его; вот как я приучил себя понимать свою судьбу. Не будь
целой совокупности подавляющих обстоятельств, я, быть может, никогда бы и не
обратился к Нему...
Не нужен, не "полезен" мне был при жизни такой успех, какой мог бы меня
удовлетворить и насытить. Достаточно, видно, с меня было "среднего" succes
d'estime, и тот пришел тогда, когда (сравнительно с прежним) я стал ко всему
равнодушнее. (Полного равнодушия не смели приписывать себе и великие аскеты;
по свидетельству отца Иеронима, борьба с самолюбием даже у афонских
пустынников, живущих давно в лесу или пещерах, самая упорная из всех. Деньги
им уже не нужны; к молитве постоянной и телесным подвигам они себя давно
приучили, чувственность слабеет с годами; но с самолюбием до гроба и этим
людям приходится бороться!).
И убедившись в том, что несправедливость людей в этом случае была
только орудием Божьего гнева и Божьей милости, я давно отвык поддаваться
столь естественным движениям гнева и досады на этих людей. Человек может
быть прав житейски, но он духовно грешен, и Бог неправедною рукой ближнего,
как будто бы с вида ни за что, ни про что, наказывает и смиряет его.
Я не раз говорил с людьми духовного разумения о том, обязан ли человек
во всяком случае считать себя неправым, а ближнего правым? Все они отвечали
согласно: "Нет, не во всяком случае неправым, но во всяком случае перед
Богом чем-нибудь да грешным!". Итак, видимо, Богу было неугодно, чтобы
сочинения мои имели успех. С какою же целью в таком случае я буду писать