"К.Н.Леонтьев. Моя литературная судьба (Автобиография Константина Леонтьева) " - читать интересную книгу автора

тот, конечно, простит мне это невольное отступление. Я и сегодня не могу быть
вполне спокоен, и сегодня я не владею моими мыслями, как бывает обыкновенно, а
мысли и чувства мои управляют мною. В маленьком флигеле моем меня со всех сторон
окружают такие предметы, по которым я даже если бы и не хотел этого, то вынужден
был бы ежеминутно читать свою печальную автобиографию. Я говорю "печальную" не
потому, что в прошедшей жизни моей не было бы вовсе веселости и наслаждений, --
нет, а потому, что я теперь от всего этого должен отказаться и по обету (даже и
тогда, когда не ношу иноческой одежды), и по необходимости материальной...
Здоровья нет, денег нет, но есть долги... А главное, главное... как говорит
Гете:
Если ты потерял состоянье - Ты ровно еще ничего не утратил. Честь потерял?.,
приобрети славу - И все забудется... Но если ты утратил бодрость духа Muth, веру
в себя, в свою звезду,.. Ты все утратил...
Я пишу это на память и не помню даже, откуда это из Гете, из какого
стихотворения.
В прошлый раз я хотел сказать, что в небольшой статье моей "О Складчине" я
намеревался кратко изложить мой общий взгляд на всю современную русскую
литературу, со времен Гоголя, и еще, что у меня критический вкус давным-давно
опередил творчество... Давным-давно мне уже перестала нравиться сухая
объективность всех наших писателей, их ложный, отрицательный взгляд на жизнь, их
противные реалистические подробности. Самый язык их (я говорю теперь не о
каком-нибудь Авсеенке и Клюшникове, не о топорных произведениях Лескова или
Всеволода Крестовского), я говорю о лучших художниках наших - о Льве Толстом,
о
Тургеневе, о Писемском; самый язык этих лучших писателей наших так часто
возмущал меня, что я давно искал случая сказать об этом свое мнение.
Я не раз говорил, что если французы любят чересчур поднимать жизнь (как в
сороковых годах говорили, на каблуки и ходули), то наши уж слишком любят
всячески принижать ее. Сама жизнь лучше, чем наша литература. Все у наших
писателей более или менее грубо; комизм, отношения к лицам; даже "Война и мир",
произведение, которое я сам прочел три раза и считаю прекрасным, испорчено
множеством вовсе не нужных грубостей.
И в "Анне Карениной", в которой автор видимо сознательно старался более, чем
в
прежних своих произведениях, об изяществе - и в выборе лиц, и в самой форме
попадаются, однако, эти вовсе ненужные и противные выходки, от которых никто из
наших писателей со времен Гоголя избавиться вполне не мог. Я предлагаю вспомнить
о том, как цирюльник бреет Облонского; как раздался носовой свист (как это
пошло, гадко и, главное, не нужно) мужа Карениной... как граф Вронский надвигал
фуражку на свою рано оплешивевшую голову, и как он поливал водой свою здоровую,
красную шею. Но в "Анне Карениной" эти выходки все наперечет; их можно простить
за дивную художественность и поэзию всего остального. Но чтобы вполне понять, о
чем я говорю, стоит только перечесть эти прославленные "Записки Охотника" и для
контраста отрывки из писателей, не испорченных Гоголем. Хотя бы "Капитанская
дочка" Пушкина, или иностранцев: "Вертера", "Мапоп Lescaut", "Рене" Шатобриана
или прозаический перевод "Чайльд-Гарольда" Амедея Pichot. Или, наконец, нечто
более близкое - первые очерки и повести Марка Вовчка. Марко Во-вчок - женщина,
и
она как-то сумела избавиться от общего топорного пошиба нашей мужской
литературы. Талант ее был не богат и ее слишком скоро испортили нигилисты,