"К.Н.Леонтьев. Средний европеец как орудие всемирного разрушения " - читать интересную книгу автора

завидовал Англии, у которой еще есть лорды. Итак, хотя он ничего не писал
прямо
о смешении, ничего не говорил об этом ясного, однако и eго сочинения, и сама
политическая роль его подтверждают наше мнение, что Франция смешивается и
принижается, а за нею и вся Европа.
Гизо в своем сочинении "История цивилизации в Европе и во Франции" приближается
несомненно, скорее, к таким мыслителям, как Дж. Ст. Милль, В. фон Гумбольдт и
Риль, чем к умеренным либералам и т. п. Он не говорит прямо, как двое первых
писателей, что цель человечества есть наибольшее разнообразие личных характеров
и общественных положений; и не сокрушается, подобно Рилю, об уничтожении
разнородности общественных, провинциальных и сословных групп; но он гораздо
больше говорит о развитии, чем о благоденствии и равенстве. Не давая себе труда
разъяснить специально, что именно значит слово развитие и чем оно в истории
обусловливается, Гизо (уже в конце 20-х годов) понимал, однако, это слово
правильно и, вероятно, думал, что и слушатели его лекций, и читатели его книги,
из этих лекций составленной, тоже его понимают. Что сложность и разнообразие,
примиренные в чем-то высшем, есть сущность и высший пункт развития (а
следовательно, и цивилизации), это видно, между прочим, и из того, что,
сравнивая античную греко-римскую культуру с европейской, Гизо говорит, что
первая (греко-римская) была проще, однороднее, а последняя несравненно сложнее;
и, конечно, отдавая должную дань уважения классическому миру, он все-таки
считает европейскую цивилизацию высшей. Значит, он слово "развитие" понимает как
следует, в смысле усложнения начал и форм, а не в смысле стремления к
благоденствию и простоте.
При этом сравнении классической культуры с европейской Гизо, по-моему, употребил
одно только слово не совсем удачно; он говорит, что в греко-римской культуре
было больше единства, чем в европейской; лучше бы было сказать - больше
однородности или меньше разнородности. Ибо единство было (и есть до сих пор еще)
и в романо-германской культуре; сначала было всеобщее, высшее и сознательное
единство в папстве, единство как бы внешнее с первого взгляда, но которое,
однако, обусловливалось внутренним, душевным согласием всеобщей веры от Исландии
и Швеции до Гибралтара и Сицилии, а потом, когда власть и влияние Церкви стали
слабеть, осталось большею частью бессознательное единство или сходство
исторических судеб, культурного стиля и приблизительное равновесие
государственного возраста отдельных государств Однородности было в
романо-германском мире меньше, чем в греко-римском, содержание было богаче, и
потому нужно было более сильное религиозное чувово и более могучая религиозная
власть, чтобы это богатство удержать в некотором порядке.
Заметим, впрочем, о Гизо две вещи
Во-первых, Гизо читал свои лекции в 20-х годах и печатал свою книгу, вероятно,
в
30-х. В то время Европа только что начала отдыхать от страшной революции и от
войн империи; в конституцию все еще верили совсем не так, как верят, например,
в
нее многие у нас теперь в России; верили тогда на Западе в нее совсем в другом
смысле и желали ее совсем с другою целью. У нас теперь трудно допустить, чтобы
опытный и умный человек мог верить в ограничение власти Государя советом
выбранных адвокатов, капиталистов и профессоров, как в нечто в самом деле
прочное и само в себе цель имеющее, русские либералы, которые поспособнее, я
думаю, не так уж наивны в этом отношении, как мог быть наивен даже и гениальный