"К.Н.Леонтьев. Хризо" - читать интересную книгу автора

капитану и сама его забавно расспрашивала:
- Есть у вас жена? - говорила она. - Где она?
- В Триесте, - отвечал капитан.
- Ба! - воскликнула Хризо, - и вы все так, без нее? И она без вас! Это
очень неприятно!
Около полудня из кают первого класса вышел некто Хамид-паша; он ехал
откуда-то чрез Сиру в Константинополь, недели две тому назад заболел,
остался в Сире и теперь только тронулся снова в путь.
На нашего критского пашу он не был похож: толстый, седой, простой и
молчаливый... все курил чубук и беспрестанно подзывал к себе армянина,
юношу-красавца, который с поклонами и, казалось мне, с притворною робостью
прислуживал ему. Паша его звал не иначе, как "дитя мое!"
Накурился паша, наелся и повеселел. Любовался на море и со мной
заговорил.
- Это ваша фамилия (т. е. жена)? - спросил он, указывая пальцем на
сестру.
Я отвечал, что это сестра моя, подозвал Хризо и пригласил ее сесть с
нами.
Паша обратился к ней чрез драгомана с гордою благосклонностью.
- В первый раз в Стамбул едете?
- В первый раз.
- Аллах! Увидите там много хорошего! Все эти моды для кокон! И наш
старый Стамбул посмотрите. Мечеть султан-Ахмета с шестью минаретами и
Аи-София, которой равной в свете нет...
"Добряк этот паша!" - думал я, слушая его. Но к вечеру узнал от одного
из наших спутников, что он долго был губернатором в Азии и отставлен за
грабеж и тайные пытки, которым подвергал христиан. Он зимой приказывал
обливать их холодною водой и держал их по целым неделям в узких и длинных
шкапах, где нельзя было ни лечь, ни сесть, ни спать. Один из служителей его,
чтобы выведать истину, исколол одному пастуху все ноги раскаленными
щипчиками, которыми берут уголья для чубуков и сигар.
После этого рассказа добродушие Хамида стало для меня ненавистнее
лукавой вежливости нашего паши. Каковы же должны быть растление и ложь этой
политической развалины, которую зовут Турцией, если даже такой добрый
(наверное, добрый) по природе старик, и тот является извергом и грабителем
народа! С этими мыслями лег я спать. Я думал о сирийских дервишах, которые
изругали меня, о заптие, которые меня толкнули, о страшных днях Вели-паши,
когда запертые в стенах Канеи христиане искали прибежища в консульствах, а
турки влачили по улицам труп удавленного грека,[2] и сердце мое дрогнуло за
родину мою, и за родных, и за себя!
Сон мой пропал; пароход входил уже в Мраморное море, волна становилась
сильнее, и я чувствовал себя дурно. Так мучился я почти до ночи. Уж было
темно, когда мы подъехали к Золотому Рогу, и нас не впустили.
Я был рад тишине и стал засыпать, как вдруг ко мне в комнату постучался
слуга и сказал, что сестра моя так громко плачет, что все спутницы ее
испугались.
Встал я, спросил сквозь двери дамской комнаты: "что с ней''", она
отвечала: "Теперь я уж перестала плакать, это я, когда волна плескалась,
испугалась и о матери вспомнила". Встало солнца, все проснулись, и Хризо
вышла без слез, но печальная. Я взял ее вещи и ждал, пока паша сойдет со