"К.Н.Леонтьев. Исповедь мужа (Ай-Бурун)" - читать интересную книгу автора

человек (Дальтон, кажется), который не видал никогда никаких красок, и весь
ландшафт вселенной был для него непокрашенной гравюрой. Почему же он не
прав? Потому что не так, как все? Да и Сократ был не так, как все, и Авраама
соседи, верно, считали безумным, когда он ушел от отца, чтобы развить
единобожие!
О! Боже! Боже! Тебе, великий творец наш, угодно, чтобы было так! И если
благодарность земного червя Тебе слышна... о! как я благодарю Тебя и за
покой, и за скалы эти, и за виноград мой, и за мою смоковницу!

1852, 15-го июля. Там же.
Там же! Там же! Какое счастье! Я потерял счет однообразным дням. И если
бы мне не сказали вчера, что сегодня 15-е июля, я бы забыл, что это мои
именины. Было время, когда я не был один! Было время горя и радостей! Все
уснуло! Люди в гробах на разных концах России; над забытой могилой не служат
и не плачут родные. Где у нас молиться! все бегут в разные стороны, и не
отыщешь родной гробницы! Велю себя здесь похоронить, над мысом перед дубовой
рощей, и чтобы огромный каменный крест простирал объятия к морю и кораблям,
которые медленно бегут вдали. Зачем? Зачем? Кто придет на эту красивую
могилу? К дерновому валику над телом бедной тетки в глухом русском селе все,
быть может, прокрадется молодая племянница или добрый племянник-офицер велит
отслужить панихиду и скажет: "Бедная тетушка! помню, как ты певала надо мной
по зимним вечерам: "котик беленький, хвостик серенький, приди Волю
покачать". Ах! голубушка ты моя родная!", и зальется святыми слезами, забыв
и карты, и буйство, и чины, и любовниц! И прибредет гордый грошовым знанием
студент, и тот зарыдает, когда русский поп скажет: "упокой Господи душу..."
А над моей красивой, нерусской могилой кто прольет хоть одну слезу? Татары?
Они добрые соседи - они честны; они всегда были свободны и не только к своим
дворянам, они и ко мне подходят с доверчивой улыбкой. Но что же я могу им
сделать? Чем могу осчастливить их? Просвещать по-нашему? Избави Бог! Это
ужасное посягновение на жизнь мирную и молодецкую. Освободить свободных я не
могу, как мог бы освободить русских рабов, от которых бежал сюда. За что же
мохамедане будут вспоминать обо мне, глядя мимоходом на мой величавый крест?

17-го июля.
Да, здесь все прекрасно: море синее, небо голубое, белые паруса
таинственных судов, рисунок строгих скал, облака розовые и белые, которые
ползут у плоских горных вершин по темным полосам далеких сосновых лесов;
холмы свежей виноградной зелени, яркие одежды татарок и татар, пустые замки,
а хижины, как гнезда, и над головой путника, и под ногами у дороги... Да!
все здесь прекрасно! Но во всем нет для меня здесь той музыки, того плача и
стона, который тихо носится по сырым и горьким полям нашим! О, когда бы
чем-нибудь согреть мне душу посреди этой роскоши неба и земли! Не мог
согреть, не мог один! Но ты бежал от горя и радостей, безумец! Зачем же ты
призываешь их? Зачем? Зачем я умираю от полноты душевной? Вчера я плакал,
лежа ниц лицом на траве, сегодня я сломал толстую трость о деревья
вдребезги... в самые мелкие щепки...
Иногда я думал, нельзя ли окрестить дочь моего приятеля Мустафы-Оглу
или самому стать мусульманином? Она бледна и черноброва; бархатная шапочка;
русые косы на спине; платочком подпоясана; взгляд добрый - я ее ребенком
знал. Читает Коран у окна и от меня не прячется. Какой избыток любви в