"К.Н.Леонтьев. Сутки в ауле Биюк-Дорте " - читать интересную книгу автора

ним. Он читает Апостол по праздникам в церкви, и она не отстала: завела у
себя общие молитвы по вечерам, на которые с ропотом спешили дворовые люди в
назначенный час. К вечеру посещал его конторщик, а ее птичница. Он в
кабинете толковал о чем нужно, а она, покуда, в пестрой угловой комнате,
утопая в бархатном кресле, подозрительно и пристально глядя в лицо птичнице,
спрашивала у нее неясным, утомленным голосом:

- А сколько у тебя яиц теперь, Аксинья?

Иной раз мужу и мешала она; но она была так наивна, темно-серые глаза
ее были так велики и томны, так старалась она поддержать в муже память их
первого сближенья, на ней все было так мило, от чепчика до вышитой рубашки,
что слово укоризны облекалось, выходя из уст мужа, только теплотой
полуотеческой любви.

Так как у них было довольно много разных должностных лиц в имении, то
она и требовала, чтоб все эти лица не иначе являлись в дикий дом с
бельведером, как во фраках. Муж было начал говорить:

- Душа моя, это лишнее... Стеснять...

Но она надулась и не говорила с ним до тех пор, пока он не объявил
приказанья. Тогда поцаловала она его руку, и обрадованный муж с глазу на
глаз (даже затворивши дверь, чтоб не сконфузиться перед каким-нибудь
нечаянно вошедшим слугою) представил ей, как индюшки разговаривают между
собой. Начиналось так, слегка в нос:

Дождик идет, дождик идет! Пойдем в огород, пойдем в огород!

Потом являлся садовник и гнал их вон. Индюшки, прыгая, бежали и кричали
в ужасе:

Федорыч! Федорыч!

Наконец являлся сам петух и, зашумев напряженными крыльями, восклицал:
"Что вы здесь делаете?"

Мир был окончательно заключен, и должностные лица ходили во фраках до
самого его отъезда на войну, хотя жену давно уже глодало раскаянье.

Однако, хотя Лиза и старалась соединить в себе столько анахронизмов,
все-таки на нее не жаловались те, на которых сильнее всего могла отозваться
ее напряженность, хотя она желала быть разом всем на свете: в поле и
кладовой - Руфью Вооза, сбирающей колосья, в доме и в саду - придворной
западной дамой, а в ласках, расточаемых мужу, искала напомнить страстные
берега Средиземного моря, хотя, наконец, какой-нибудь недовольный и мог
потрунить над ее изречениями: "Les enfans et les pauvres sont mes amis!" Но
люди крепостные, для которых, конечно, все эти оттенки не существовали,
любили ее. Она щедро дарила платки, кички и серьги бабам и девушкам на
хороводах; первая подала мысль мужу об устройстве хорошей больницы, сама