"Михаил Юрьевич Лермонтов. Вадим " - читать интересную книгу автора

колодца стоял павлин, распуша радужный хвост, неподвижен, как новый
памятник; не знаю, с какою целью, но эта птица находится почти во всех
монастырях!
По обеим сторонам крыльца церковного сидели нищие, прежние его
товарищи... они его не узнали или не смели узнать... но Вадим почувствовал
неизъяснимое сострадание к этим существам, которые, подобно червям, ползают
у ног богатства, которые, без родных и отечества, кажется, созданы только
для того, чтобы упражнять в чувствительности проходящих!.. но люди ко всему
привыкают, и если подумаешь, то ужаснешься; как знать? может быть чувства
святейшие одна привычка, и если б зло было так же редко как добро, а
последнее - наоборот, то наши преступления считались бы величайшими
подвигами добродетели человеческой!
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы
дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они
благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не подняв глаз,
чтобы рассмотреть подателя милостыни... это равнодушие напомнило Вадиму, где
он и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за
плечо; - "постой, постой, кормилец!" пропищал хриплый женский голос сзади
его, и рука нищенки все крепче сжимала свою добычу; он обернулся - и
отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая,
с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали
две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи
гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее
лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью,
свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный
рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в
сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких
щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом
взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах
болезненное сжимание!.. Вадим не был суевер, но волосы у него встали дыбом.
Он в один миг прочел в ее чертах целую повесть разврата и преступлений, - но
не встретил ничего похожего на раскаянье; не мудрено, если он отгадал
правду: есть существа, которые на высшей степени несчастия так умеют
обрубить, обточить свою бедственную душу, что она теряет все способности
кроме первой и последней: жить!
- Ты позабыл меня, дорогой, позабыл - дай копеечку, - не для бога, для
чорта... дай копеечку... али позабыл меня! не гордись, что ты холоп
барской... чай недавно валялся вместе...
Вадим вырвался из ее рук.
- Проклят! проклят, проклят! - кричала в бешенстве старуха: - чтобы
тебе сгнить живому, чтобы черви твой язык подточили, чтоб вороны глаза
проклевали, - чтоб тебе ходить, спотыкаться, пить, захлебнуться... -
горбатый, урод, холоп... проклят, проклят!..
И снова она уцепилась за полу Вадима; он обернулся и с досады так
сильно толкнул ее в грудь, что она упала навзничь на каменное крыльцо;
голова ее стукнула как что-то пустое, и ноги протянулись; она ни слова не
сказала больше, по крайней мере Вадим не слыхал, потому что он поспешно
взошел в церковь, где толпа слушала с благоговением всенощную. Эти самые
люди готовились проливать кровь завтра, нынче! и они, крестясь и кланяясь в
землю, поталкивали друг друга, если замечали возле себя дворянина, и готовы