"Михаил Юрьевич Лермонтов. Вадим " - читать интересную книгу автора

не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в
самых диких страданиях... о если б я мог вырвать из души своей эту страсть,
вырвать с корнем, вот так! - и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель
полыни; - но нет! - продолжал он... одной капли яда довольно, чтоб отравить
чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд..."
Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый
конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза
шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою... и только
изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село... церковь...
кругом огни... мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах... кричат,
поют песни... то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор
по пьяной толпе... Вадим привязывает коня к забору и неприметно вмешивается
в толпу... Эти огни, эти песни - все дышало тогда какой-то насильственной
веселостью, принимало вид языческого празднества, и даже в песнях часто
повторяемые имена диди и ладо могли бы ввести в это заблуждение неопытного
чужестранца.
- Ну! Вадимка! - сказал один толстый мужик с редкой бородою и огромной
лысиной... - как слышно! скоро ли наш батюшка-то пожалует.
- Завтра - в обед, - отвечал Вадим, стараясь отделаться.
- Ой ли? - подхватил другой, - так стало быть не нонче, а завтра... -
так... так!.. а что, как слышно?.. чай много с ним рати военной... чай,
казаков-то видимо-невидимо... а что, у него серебряный кафтан-то?
- Ах ты дурак, дурак, забубенная башка... - сказал третий, покачивая
головой, - эко диво серебряный... чай не только кафтан да и сапоги-то
золотые...
- Да кто ему подносить станет хлеб с солью? - чай все старики...
- Вестимо... Послушай, брат Вадим, - продолжал четвертый, огромный
детина, черномазый, с налитыми кровью глазами - где наш барин-то!.. не удрал
бы он... а жаль бы было упустить... уж я бы его попотчевал... он и в могилу
бы у меня с оскоминою лег...
"Нет, нет! - подумал Вадим, удаляясь от них, - это моя жертва... никто
не наложит руки на него кроме меня. Никто не услышит последнего его вопля,
никто не напечатлеет в своей памяти последнего его взгляда, последнего
судорожного движения, - кроме меня... Он мой - я купил его у небес и ада: я
заплатил за него кровавыми слезами; ужасными днями, в течение коих мысленно
я пожирал все возможные чувства, чтоб под конец у меня в груди не осталось
ни одного кроме злобы и мщения... о! я не таков, чтобы равнодушно выпустить
из рук свою добычу и уступить ее вам... подлые рабы!.."
Он быстрыми шагами спустился в овраг, где протекал небольшой гремучий
ручей, который, прыгая через камни и пробираясь между сухими вербами, с
журчанием терялся в густых камышах и безмолвно сливался с "Сурою·. Тут все
было тихо и пусто; на противной стороне возвышался позади небольшого сада
господский дом с многочисленными службами... он был темен... ни в одном окне
не мелькала свечка, как будто все его жители отправились в дальную дорогу...
Вадим перебрался по доскам через ручей и подошел к ветхой бане, находящейся
на полугоре и окруженной густыми рябиновыми кустами... ему показалось, что
он заметил слабый свет сквозь замок двери; он остановился и на цыпочках
подкрался к окну, плотно закрытому ставнем...
В бане слышались невнятные голоса, и Вадим, припав под окном в густую
траву, начал прилежно вслушиваться: его сердце, закаленное противу всех