"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автора

Лицом круглоличка.
"Мне только и осталось, - говорит он, - либо взвыть голосом от вас,
либо песни петь". Между супругами заходит разговор, в котором Кисельников
высказывает, что тесть ему обещанного за женою приданого не дал; его
собственные деньги тоже взял и процентов не платит, а если даст когда рублей
пятнадцать, так говорит: "я тебе в бедности твоей помогаю". Глафира
отвечает, что это так и надо. "Отдай тебе деньги-то, так ты, пожалуй, и жену
бросишь". Глафира говорит мужу еще множество оскорбительных вещей и обещает
от него "при гостях отворачиваться". Кисельников просит прощения, чтоб
только при гостях ничего не было. "Где ж тебе со мной спорить? - говорит ему
Глафира. - Ты помни, что я в тысячу раз тебя умнее и больше тебя понимаю".
Кисельников спрашивает о своей матери: "Где маменька?" Глафира отвечает, что
в детской. "Пусть, говорит, хоть детей нянчит, все-таки не даром хлеб ест".
Кисельников поднимает голос за мать и говорит, что они в ее доме живут.
- Вот опять с тобой ругаться надо! - восклицает Глафира. - Сколько раз
я тебе говорила, чтобы ты дом на мое имя переписал. Я вот свои старые платья
дарю, не жалею для нее, а ты этого не хочешь чувствовать.
Приезжают тесть и теща Боровцовы. Глафира на самом пороге объявляет
потихоньку матери, что муж заложил ее приданые серьги; та вводит это в
разговор, и Боровцов без всякой церемонии говорит зятю: "Выкупи. С себя хоть
все заложи, а жениного приданого не тронь". - "Эх, зятек, - продолжает
Боровцов, - я думал, из тебя барин выйдет, а вышла-то грязь".
Кисельников. - За что же, папенька?
Боровцов. - За то же, что ты для семейства ничего не стараешься. Ты в
каком суде служишь? Кто у вас просители?
Кисельников. - Купцы.
Боровцов. - То-то, "купцы"! Ну, стало быть, их грабить надо. Потому, не
попадайся, не заводи делов. А завел дела, так платись. Я тебе говорю - я сам
купец. Я попадусь, и с меня тяни. "Мол, тятенька, родство - родством, а
дело - делом: надо же, мол, и нам чем-нибудь жить". Боишься, что ль, что
ругать станут? Так ты этого не бойся, и т. п. в этом роде. "Подумай-ка
хорошенько, да брось свой стыд-то!" - заключает Боровцов. Кисельников
отвечает: "И то, папенька, надо бросить". Впечатление, которое должно быть
произведено этими страшными словами, в игре г. Малышева совершенно не вышло.
Стоя всю эту сцену в лакейской позе у двери, Малышев кисло промямлил: "И то,
папенька, надо решиться", а тут кухарка объявила о прибытии Переяркова и
Турунтаева, и акт отречения Кисельникова от стыда погиб. Турунтаев с
Переярковым высказывают, что они дорогой шли и спорили: "как правильнее
судить, по закону или по человечеству?" Переярков говорит: "я говорю: по
закону, а он - по человечеству". - "Вот тебе пример, - продолжает он, -
положим, у тебя на опеке племянники; человек ты хороший, состоятельный;
торговые дела знаешь, ну, ты и попользовался от них сколько мог, и отчеты
представлял безобразные, и все такое; то есть не то что ограбил, а себя не
забыл. Виноват ты или нет? По закону ты виноват".
Турунтаев. - А по человечеству - нет.
Боровцов отвергает виновность и по закону: "Что ты мне все: закон,
закон! - Нешто мы живем, как в законе написано? Нешто написано, что на улице
трубку курить, а ты сидишь за воротами с трубкой. Нешто написано в месяц по
десяти процентов брать? (на Турунтаева) А он берет же?"
Турунтаев. - Нешто написано гнилыми товарами торговать, а ты торгуешь