"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автора

же?
Боровцова. - Нешто писано, что по пятницам скоромное есть, а ведь люди
едят. Судить, так всех судить: нас судить за товар, а их за молоко.
Через несколько времени возобновляется снова сцена в этом роде, в
присутствии Погуляева, который, возвратясь из-за границы, пришел навестить
Кисельникова. Когда молодые люди между собою разговаривают, у Боровцова,
Переяркова и Турунтаева вспыхивает за картами спор. Не оставаясь один у
другого в долгу, они обзывают друг друга: "процентщиком", "ябедником, в
газетах публикованным, Иудою, денным вором". Боровцов кладет конец этой
сцене, говоря: "Ну, будет: пошутили, да и будет. Садитесь играть". Пересдают
карты и снова садятся, как будто ничего не бывало. Боровцов просит у зятя
ромку; у Кисельникова же нет ни денег, ни рому; он в ужасно затруднительном
положении, из которого его выручает Погуляев, ссужая ему свои последние
деньги. Кисельников благодарит и обещается отдать деньги. "У меня непременно
будут в этом месяце, - рассказывает он Погуляеву. - У меня есть примета
верная. Выхожу я вчера вечером на крыльцо, в руке хлеб, а месяц прямо против
меня; я в карман - там серебро, мелочь, вот в одной руке хлеб, а в другой
серебро, а месяц напротив, значит - целый месяц сквозь слезы и с хлебом, и с
деньгами".
На удивление, выраженное Погуляевым к этим словам, Кисельников со
слезами отвечает: "Оно, конечно, ведь это предрассудок? - так ведь,
Погуляев, предрассудок? А все-таки, когда человек кругом в недостатках, это
утешает, брат, право, утешает".
Это прекрасное место у актера Малышева опять совершенно пропало и
прошло вовсе не замеченным публикой. Александрова, Воронова, Зубров и
Васильев держали сцену весьма удовлетворительно; Бурдин строил из своего
многоговорящего лица ехидные гримасы, особенно противные и не идущие к делу
в разговоре его с зятем. Удивительна поистине глубина понимания ролей этого
однообразного актера. Он даже не понял, что все мерзости Боровцова текут у
него просто, искренно, из души выходят, вовсе не как мерзости лукавства, а
как житейская мудрость, и все строил ехидные маски, выражавшие собою: вот,
дескать, как я вас подъезжаю! Было, впрочем, в этом действии лицо, которое
вело себя еще хуже г. Бурдина: это актриса Громова, игравшая мать
Кисельникова, Анну Устиновну. В коротком появлении своем в этой сцене г-жа
Громова употребила все старание, чтобы показать, до чего могут быть похожи
некоторые современные артистки Александринского театра. Мать Кисельникова (в
доме которой он и живет с женою и с детьми) - женщина, загнанная невесткой и
переносящая угнетения ради сына. Нет сомнения, что она представлялась автору
существом добрым, смиренным, безответным и елейным. Когда Анна Устиновна
подает чай гостям, невестка ее прямо встречает криком: "Что вы там
провалились с чаем-то?" Анна Устиновна отвечает: "Не торопись, матушка,
поспеешь". Старуха Боровцова заступается за нее перед дочерью, говорит: "Ну,
ты, потише, потише! А ты при людях-то не кричи! Нехорошо. Здравствуйте,
сватьюшка!" Боровцов шутит над Анной Устиновной. - "А, старушка Божья! На
свет выползла, - кричит он Анне Устиновне. - Погоди, мы тебе жениха найдем".
И Переярков, совсем чужой человек в доме, тоже считает своей обязанностью
погулять на счет Анны Устиновны. - "Да вот, - говорит он, - Ион Ионыч
(Турунтаев) холост гуляет". - Старушка Божия принимает все это за ласку и
отвечает свату: "И на том спасибо, Пуд Кузьмич". Глафира кричит на нее: "Что
же вы, маменька, тут стали?" Она отвечает: "Пойду, матушка, пойду", - и,