"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автора

сказав сыну, что его кто-то спрашивает, сейчас же и уходит. Кажется,
характер весьма ясный и поставленный столь определенно, что двойственное
понимание его смыслящей актрисой невозможно. - "Не торопись, матушка". - "И
на том спасибо, Пуд Кузьмич". - "Пойду, матушка, пойду". - Все это говорит
женщина, смирившаяся до зела и уж не гоняющаяся за тычком от осетившей ее и
сына боровцовщины: в этом униженном и полном смирения достоинстве
собственно заключается весь драматизм этого лица в пьесе: но г-жа Громова
рассудила это дело иначе. При своей вальяжной турнюре она, во-первых,
оделась экономкой, разливающей чай в зажиточном доме; вошла с победоносным
взором; на обидные слова невестки отвечала громким, вызывающим криком: "Не
торопись, матушка! - поспеешь". Пригласила к чаю гостей не как старушка
добродушная, а опять как разбитная экономка, имеющая в хозяйке тайную точку
опоры. Вместо тихого "гости дорогие, пожалуйте", вылетело у Громовой что-то
забубенное; не искренее приглашение, формулированное в этой народной форме,
а издевка, насмешка язвительная, вложенная в эту форму приглашения. Когда
невестка выпроваживает ее, говоря: "что же вы, маменька, тут стали?", г-жа
Громова выворотила глаза а 1а Бурдин и просто заорала: "Пойду, матушка,
пойду!" Этакой бестолковой игры мы не запомним очень давно на нашем театре.
Третья картина представляет нам Кисельникова достигшим уже 34 лет. Он
почти совершенно сед, бледен, одутловат и видимо опустился. Сидя за
перепискою бумаг, он разговаривает с матерью, что дети его больны, что
помочь им нечем; позвать доктора не на что: тесть ничего не дает: "Вот и
мать их так умерла, - говорит он. - Побежал тогда к отцу, говорю: "Батюшка,
жена умирает, надо за доктором послать, а денег нет". - "Не надо, говорит,
все это вздор". Дали каких-то трав, да еще поясок какой-то, и так и уморили
мою Глафиру". Анна Устиновна говорит, что и тужить-то не о чем по Глафире.
Кисельников после довольно сухого и глупого разговора о нуждах домашних
говорит, что он завтра пойдет к тестю, и если тот не даст денег, так он его
и за ворот возьмет. Анна Устиновна отвечает: "Лучше проси хорошенько".
Раздается стук калитки; Анна Устиновна выходит поглядеть и, возвращаясь,
говорит, что Боровцов идет. Боровцов является с Переярковым. Дело идет о
том, чтобы Кисельников подписал Боровцову бумагу о его банкротстве. - "Вы
забрали деньги, - говорит Кисельников. - Пожалейте хоть внучат-то, вон они
больные лежат". - "Все под Богом ходим", - резонирует Боровцов. Кисельников
вычисляет свои обиды от Боровцова: приданым, говорит, обманули, собственные
деньги мои забрали, долг пропал, а Боровцов останавливает его тем, что он
ему векселя не давал, деньги в оборотах пропали и дом Анны Устиновны в
подрядах лопнул. - "У вас деньги есть", - говорит Кисельников. - "Что
говорить! Деньги есть, - отвечает Боровцов, - как без денег жить, я не
дурак", но "все-таки, - кончает, - я тебе не дам". Переярков вмешивается,
что дело надо делать, а не разговаривать. "Вот предложите-ка, - говорит
он, - зятю, когда в нем есть человеческие чувства, пусть подпишет эту
бумагу".
Боровцов. - Есть в тебе чувство, Кирилла, говори?
Переярков. - Заплачь! Что же ты не плачешь? Твое теперь дело такое
сиротское. Ведь перед другими же кредиторами будешь плакать. Придется и в
ноги кланяться.
Боровцов. - Заплачу, право, заплачу. (Со слезами) Кирюша! Отец я тебе
или нет? Благодетель я тебе или нет?
Отдает Кисельникову бумагу, в которой тот читает: "Я,