"Николай Семенович Лесков. Театральная хроника. Русский драматический театр" - читать интересную книгу автора

менее нигилистические органы, в которых г. Островский печатает свои
произведения. Правда, что последнее обстоятельство избавило имя г.
Островского от заушений и заплеваний, на которые была повальная мода и от
которых не спаслось решительно ни одно литературное имя, но если эти
заплевания не могли убить истинных дарований, сравнительно гораздо меньших,
чем дарования г. Островского, то тем менее они могли оказать какое-нибудь
влияние на его известное имя. Светлая фея, гений-хранитель г. Островского
несомненно одна она, лучезарная Катерина Кабанова, летящая перед ним в
ореоле своей чистоты, незлобия и непорочности; с мокрых тканей ее
утопленнической одежды сеется на пыльные тропы российской словесности та
осаждающая роса, по которой литературные вихри пролетают, не бросая в г.
Островского ни одной пылинки. В "Пучине" мы надеялись увидать другое
воплощение столь же чистого духа, как дух Катерины, но... она снова одна
остается гением Островского.
Говоря осторожно и с полным уважением к имени автора, к какой бы эпохе
его деятельности ни относилась "Пучина", она не может войти в разряд лучших
его произведений. Если позволить себе увлекаться симпатиями к произведениям
г. Островского и быть столь пристрастным, как покойный Григорьев, то пьесу
эту, может быть, следовало бы расхвалить. Если рассуждать о ней, сравнивая и
сопоставляя ее с современными произведениями других наших драматических
писателей, то ее почти непременно должно расхвалить, даже со всею
страстностью и увлеченностью Ап. Григорьева. Но если относиться к ней
серьезнее и независимее, с требованиями критики здравой, с уважением к
задачам искусства и силе крепкого таланта, который должен идти вперед, чтобы
не пойти назад, то придется быть значительно экономнее в одобрениях. В
"Пучине" есть все то хорошее для сцены, чем хороши для сцены все почти
произведения Островского, за исключением разве одного "Минина": она жива,
идет хорошо, трогает за сердце и, что называется, написана со знанием сцены,
всегда составляющим привилегию этого писателя. Затем, как бы кто ни упрекал
нас в скупости, мы на этом и остановимся. На театре эта пьеса может идти
прекрасно, но самый непридирчивый литературный критик, знакомый с законами
драмы, условиями быта, которого она касается, и с силами автора, может
получить к "Пучине" некоторую личность... она не удовлетворяет его, обижает
его за себя, за среду, которой касается, и за автора, успехи которого дороги
и милы его рецензенту. "Пучина" до непростительности ненова по замыслу и
даже ненова по содержанию. Это опять процесс заедания личности тою самою
средою "самодуров", которая уже съела у г. Островского не одного человека.
Нет ни одного слова возражения против того, что среда растлевает и губит
людей не особенно крепких; но твердить об этом тысячу раз и на одну и ту же
ноту едва ли составляет достоинство. Жадов в "Доходном месте" и Кисельников
в "Пучине" - это родные братья по плоти и по крови, только Жадов умнее, а
Кисельников почти дурачок, если вовсе не дурачок. По крайней мере в жизни
таких людей, как Кисельников, несомненно называют дурачками. Старуха
Боровцова и чиновница Кукушкина родственницы столь же близкие и несомненные:
пробежите их реплики, и вы в этом убедитесь. Глафира Кисельникова опять
сестра Юленьки Белогубовой. У старика Боровцова родство несметное: если
Савел Прокофьич Дикой не ближайший его родоначальник, то уж Самсон Большов
его брат родной. Перемените их обстановки, заставьте Большова возиться с
Кисельниковым, а Боровцова с Подхалюзиным, и они оба будут на своих местах.
Антон Антипыч Пузатов в "Семейной картине" тоже брат и единоверец Боровцова,