"Николай Семенович Лесков. Русское общество в Париже" - читать интересную книгу автора

осуждать строго.

К этому я должен прибавить, что латинская молодежь иногда напрасно
строго относится к безучастию поповки к самым горячим отечественным
вопросам. Поповку нельзя упрекать ни в индифферентизме, ни в равнодушии. Ее
симпатии, напротив, очень ясны, и вводить ее в искушение расспросами может
только человек зеленый и при том крайне несообразительный. Поповка парижская
все равно что поповка рождественная, гостомельская и всякая другая поповка.
Идя туда, конечно, надо помнить, что за чем пойдешь, то и найдешь. Разговор
обыкновенно какой, и участие к вопросам соответственное, иначе и быть не
может. Входит NN, рекомендуется: "Я русский". Ну и довольно. "Прошу
садиться. Чаю не прикажете ли?" Входит ММ - та же история, и так до X, до Y
и до Z. Всем честь и место. А кто их ведает, этих иксов, игреков и зетов,
насколько можно доверяться им и пускаться с ними в интимности о начальстве.
Все ведь это алгебраические величины неизвестные, ну посему все и приводится
к уравнению с неизвестными.

Поповка - место, в которое все идут, и я опять повторяю: это поповка, и
толковать о ней Бог знает что - нечего; а люди там живут не лихие и на
посильное добро готовые и за это добро не требующие никакого непосильного
возмездия. Русское же парижское общество так конституировано, что заработка
русскому человеку у русских, минуя поповки, отыскать весьма трудно, да и
почти невозможно. Заработок весь состоит в уроках или в переписке; а все
нуждающиеся в учителе или в переписке обыкновенно обращаются к отцу Иосифу
Васильеву, или к отцу Прилежаеву, или, наконец, в редких случаях, к дьякону.
Оттого эти люди и имеют средства пристроить русского пролетария. А кто
находит неудобным пристроить себя к работе с их посредством, тот не находит
и совсем никакой работы. Многие считают этот путь для себя совсем неудобным
и терпеливо сносят самую ужасающую нужду, не желая получить работу через
поповку. Нынешней зимой в Париже жил казанский студент Степан Шил-ий,
человек в высшей степени чистый, безупречный и ангельски добрый, но чересчур
строгий к себе и даже немного прюдерист. В спокойном и гордом молчании он
нес страшную нужду, нужду превыше всяких описаний, но ни под каким видом не
хотел принять занятий по рекомендации, сказанной на поповке. Тяжкая болезнь
и совершенная беспомощность не заставили его ни на минуту поступиться. "У
меня нет ничего общего с поповкой и не может быть ничего общего с теми, кто
собирает рекомендации с поповки", - говорил он. А между тем, у него не было
солидарности и с русскими ярыми либералами, хотя он сам был либерал, провел
долгое время в ссылке в Перми за казанскую историю (в Бездне) и едва спас в
Перми свою жизнь от преследований г. Ло-ва. Шил-ий был до такой степени
чист, что даже считал несовместным со своим достоинством напечатать в
"Колоколе" историю своих пермских страданий от г. Ло-ва, ибо не был уверен,
найдет ли тот средства оправдываться тем же путем. Это был просто
прекрасный, чистый человек, и поповка ему представлялась местом, с которым у
людей ему подобных не может быть ничего общего. Он никогда не порицал
поповки, но отвергал ее и таким образом отвергал от себя занятия, без
которых ему нечем было существовать. И людей, избегающих сношений с
поповкою, в Латинском квартале немало. Я в течение зимы был четыре раза у
отца Васильева и три раза у отца Прилежаева и ни разу не встретил у них ни
одного из лучших русских людей Латинского квартала. От этого-то уроки