"Николай Семенович Лесков. Русское общество в Париже" - читать интересную книгу автора

что иное, как оскорбленное самолюбие. Это неудовольствие растет по мере
того, как с другой стороны продолжается невнимание; потом, при первых
упреках со стороны господина или госпожи, оно вдруг и совершенно неожиданно
проявляется резкими ответами, порывистыми движениями, горячечным усердием в
исполнении своих обязанностей и в то же время пересудами своих господ со
встречным и поперечным. В дальнейшем развитии этих недоразумений начинаются
жалобы нанимателя на то, что слуга забывается, и упреки, делаемые ему
самому, но упреки, делаемые, впрочем, пока в более или менее мягкой форме.
Первые упреки слуге со стороны его хозяина обыкновенно можно считать
сигналом к окончательному разрыву между русским туристом и его русским
слугою или служанкою. Последние охотно, даже с каким-то злобным
удовольствием поднимают брошенную им перчатку, и начинается домашняя война,
в которой труд ничего не хочет уступить капиталу и работник мстит
капиталисту самым жестоким образом. Слуга для своего мщения находит
несметное число мелких, но весьма ядовитых средств. Прямые средства этой
мстительности заключаются вот именно в том, что называется "грубиянством" и
чего никак не могут снести господа, выросшие среди безмолвно-покорной
крепостной прислуги и считающие себя очень умеренными, требуя от всех только
"преданности и уважения, уважения и преданности". Косвенным путем
мстительность избирает переносы и злословие за домашним порогом.
Отыскивается какой-нибудь земляк, не непременно слуга, собрат по профессии,
а также студент или так себе молодой человек, но только "душевный". Сейчас
знакомство, своего рода приязнь (особенно у горничных с молодыми людьми): ну
и пойдут жалобы, рассказы и такая едкая очистительная критика каждого
хозяйского шага, что принципалам и в голову не придет, как тонко и метко
расценивают их по мелочам, по деталям, по суставчикам. У русских больших
людей вообще есть необъяснимое и во всем своем объеме едва ли не им одним
свойственное равнодушие к мнениям тех, которые стоят несколько пониже их на
лестнице современной гражданственности, а у людей той породы, из которой
большею частью выходят парижские елисеевцы, это равнодушие равняется в
некотором роде олимпийскому высокомерию. Это, пожалуй, в известном смысле и
хорошо;

Но, быть может, человеку,
Меж зверьми аристократу,
Знать полезно, как о нем
Рассуждают там, пониже,
В низших обществах звериных,
В сферах жалости достойных,
Где кишат и замышляют
Гордость, нищенство и злоба.

О, запад, запад! О, язва гниющая! Все от тебя идет. Ты развращаешь нам
даже нашу чернь, ты вселяешь ей в два месяца столько безобразных понятий о
праве, сколько она не захватила бы дома в три с половиною года, живя в
Петербурге, или в двадцать семь лет, живя на Сивцевом Вражке, в Москве. Ты
делаешь их не цивилизованной прислугой, а зверями, медведями зубастыми,
вольнодумными Атта-Троллями, и они, как Атта-Тролль, вертясь на ложе,

Не покрытом простынею,