"Николай Семенович Лесков. Русское общество в Париже" - читать интересную книгу автора

что он к России относился недружелюбно, но это уж у них было общее правило;
но он был неженка, селадон и щеголь и вдобавок ко всему этому, будучи сам
лютеранином, терпеть не мог католическое духовенство. С чехами я сошелся в
Париже скорее, чем со всеми, и, как они, несмотря на свое, неприятное
полякам, тяготение к общеславянской федерации, обыкновенно близко держатся
польского общества и ласкают поляков, то все-таки вышло так, что, прежде чем
сойтись с русским обществом в Париже, я опять и здесь через чехов сошелся
еще больше с поляками. Отсюда мое знакомство со многими парижскими
обитателями этих двух народностей, на основании которого я изложу вам мои
наблюдения сначала об отношении наших к полякам, а потом, кстати, и к чехам
и к другим славянам, имеющим своих представителей в Париже.

Я не могу ничего говорить об отношениях Чарторыжского, Замойского и
других представителей аристократической Польши к дипломатическим
представителям русских интересов в Париже, потому что не знаю. Слухи большею
частью утверждали большое значение князя Чарторыжского при дворе Наполеона и
малозначительность при этом дворе барона Будберга. Это мнение поляков
поддерживали и французы, обыкновенно противопоставлявшие значению нынешнего
русского посла значение гр. Киселева, которого имя здесь до сих пор
произносится с большим уважением. Впрочем, и эти слухи очень редки. Они
обыкновенно расходятся после какого-нибудь раута в тюльерийском дворце. В
основание толков обыкновенно берутся поклон, улыбка, ласковое слово,
сказанное императором Наполеоном Чарторыжскому, и те же проявления в его
отношениях к русскому послу. Весьма понятно, что все это очень часто
преувеличивается в ту или другую сторону - смотря по симпатиям
распространяющего новость, - и на этих завиральных пустяках строятся
разнообразные политические предположения, столь же мало понятные, сколь
непонятны улыбки, появляющиеся на бледном, безжизненном лице тюльерийского
хозяина. Я видел лицо французского императора два раза, и один из этих двух
раз, при церемонии, с которою он открывал бульвар принца Евгения, я видел
Наполеона III весьма близко. Я не сводил моих глаз с его лица и должен
признаться, что никогда не видал ничего столь страшного, как лицо этого
государя. Это лицо кадавра с открытыми глазами, которые смотрят устало и в
то же время пронзительно. Ни одна тонкая черта этого лица не движется; ни
один его мускул не шевелится. По этому-то лицу поляки определяют повороты
политики в свою или не в свою сторону, точно Наполеон только о них и думает.
Улыбнулся Наполеон, ус пальцами тронул, все уже это слагается универсально в
пользу Польши. Прежде всех эти тоненькие значки наполеоновского
расположения, в котором он всех приучил беспрестанно ошибаться,
телеграфируются из тюльерийских апартаментов полякам. Еще ни одна парижская
газета не успеет сказать, чт? было вчера на бале у императора, а уж поляки,
даже в нашем Латинском квартале знают jak и со[43] было вчера в "Тюлериях",
как они называют обыкновенно Тюльери. Русские узнают придворные новости или
из вечерних газет, на другой день после бала, или же от знакомых поляков.
Сами наши русские, по обыкновению, всем подобным очень мало интересуются.
Сведения газетные, конечно, бывают гораздо тоще и скромнее устных толков,
при которых на всякую тему являются тысячи вариаций, а из каждой вариации
возникают, в свою очередь, тысячи предположений. Судя по этим новостям,
несчастная страсть поляков обращать свои взоры на тюрьерийский флюгер то
разгорается огнем самых пламенных надежд, то раскаливается сдержанною