"Дорис Лессинг. Муравейник" - читать интересную книгу автора

ребенок. Это нелепо.
Стиснув губы, Макинтош метнул на нее быстрый свирепый взгляд и
неожиданно расхохотался.
- Что верно, то верно, - смеясь, согласился он, и обмен был совершен.
Впоследствии он всякий раз посмеивался, вспоминая, как эта тихая Энни Кларк
поставила его на место.
Раз в месяц Энни Кларк убирала у мистера Макинтоша; придя в его домик,
она, не стесняясь, заявляла: "Выкатывайтесь-ка, пока я не наведу здесь
порядок". [9]
А покончив с уборкой, она говорила: "Вы настоящая свинья, ей-богу,
честное слово, это чистая правда". Она ругала его за привычку повсюду
раскидывать одежду, за то, что он неделями не меняет белье, да и за многое
другое, о чем никто не осмелился бы даже заикнуться. Хихикая от
удовольствия, он поддразнивал ее: "Как жаль, что вы уже замужем, миссис
Кларк". - "Ну, вы-то, положим, нашли бы себе жену, если бы захотели", -
возражала она и, вспыхнув, удалялась с гордо поднятой головой.
Энни души не чаяла в мистере Макинтоше, и он платил ей тем же. Мистер
Кларк преклонялся перед ним, и Макинтош в свою очередь любил Кларка. А
поскольку мистер и миссис Кларк делили кров и пищу и жили в своем
четырехкомнатном домике дружно, надо полагать, что они также и любили друг
друга. Но говорили они мало. Да и о чем было им говорить!
Вот с этими-то молчаливыми родителями, в этом доме, где порядки были
установлены раз и навсегда, жил и подрастал маленький Томми Кларк.
На прииск его привезли трехмесячным ребенком. С тех пор каждый день и
каждую ночь, из года в год, в ушах у него стоял грохот дробилок, и Томми
настолько привык к нему, что этот шум перестал для него быть шумом. Это была
тишина. Золото, золото, золото, - безумолчно глухо бухали толчеи, никогда не
меняя ритма, никогда не останавливаясь. Томми не замечал их шума. Но
однажды, когда Томми было три года, двигатель сломался и машины замолкли. В
ушах стало так пусто и тишина так напугала его, что с пронзительным криком:
"Остановились, остановились!" - мальчик бросился к матери и, вздрагивая от
рыданий, до тех пор плакал в углу, пока, наконец, глухое постукивание не
возобновилось.
Казалось, это перестало биться сердце земли. Но стоило ему застучать
снова, как Томми его услышал. Теперь он уже знал, чем отличается тишина от
шума, и уши его стали чувствительны к звукам, таким же неведомым ему прежде,
как совесть.
Томми слышал крики и пение толп работающих внизу туземцев - шумливых и
бесшабашных из-за постоянной опасности людей. Он слышал звон кирки о камень
и мягкие, глухие ее удары о землю. Он слышал металлический лязг вагонеток,
громыхание тачек по настилам и гул обваливавшейся породы. А по ночам ухали
совы, жаловался [10]
козодой, верещали сверчки. Когда же свирепствовала гроза, казалось,
само небо низвергает на землю каскады грохота и треска; на горы с ревом
обрушивались рокочущие раскаты грома, и молнии метались от вершины к
вершине. Никогда еще, если не считать той страшной минуты, когда
остановилось огромное сердце земли, никогда еще не было здесь тишины. А
позже Томми уже самому хотелось, чтобы оно остановилось опять. Пусть
ненадолго, хоть на часок - он так хотел услышать настоящую тишину. Желание
это пришло к нему, когда он немного подрос и его начало тревожить