"Дорис Лессинг. Трава поет" - читать интересную книгу автора

слышишь, как по всей округе оживают аппараты, слышишь мягкий шум, похожий на
ровное дыхание, шепот и приглушенный кашель.
Слэттер жил в пяти милях от Тернеров. Когда работники с фермы
обнаружили тело, они первым делом пришли к нему. Хотя дело было срочной
важности, он не захотел воспользоваться телефоном, а лично написал записку,
отправив ее с посыльным-туземцем, который [16] помчался на велосипеде к
Дэнхему в полицейский участок, располагавшийся на расстоянии двенадцати
миль. Сержант тотчас же отправил на ферму Тернеров полдюжины полицейских из
туземцев, чтобы узнать, что там произошло. Сам же он первым делом направился
к Слэттеру, поскольку кое-какие обороты в полученном письме вызвали у
сержанта любопытство. Именно поэтому на место преступления он приехал так
поздно. Поиски убийцы заняли у полицейских-туземцев совсем немного времени.
После того как они прошлись по дому, наскоро осмотрели тело, а затем,
рассыпавшись, стали спускаться вниз по склону холма, на котором стоял дом,
прямо перед ними вырос Мозес, прятавшийся за муравейником. Подойдя к ним, он
произнес: "А вот и я", или нечто вроде этого. На злоумышленника тотчас же
надели наручники, а потом все отправились в дом, чтобы дождаться полицейских
машин. У дома они увидели Дика Тернера, который вышел из-за куста, росшего
поблизости. У ног Дика скулили две собаки. Он был явно не в своем уме:
разговаривал сам с собой, то заходил за куст, то вновь появлялся из-за него,
сжимая в руках пригоршни листьев и земли. Хотя глаз с него не спускали, но и
трогать тоже не стали, поскольку он все-таки был белым, пусть и сума- [17]
сшедшим, а черные, даже став полицейскими, не поднимают руку на белых людей.
Люди, ведомые любопытством, задавались вопросом, почему убийца сдался
сам. Правда, шансов скрыться у Мозеса практически не было. Но он все же мог
рискнуть. Он мог добежать до холмов и на некоторое время там затаиться. Он
также мог перебраться через границу и скрыться на португальской территории.
Но впоследствии комиссар округа по делам туземцев во время одной из
посиделок с вином в конце рабочей недели сказал, что тут как раз все ясно.
Всякий, кто знал историю страны или же читал письма и мемуары, написанные
миссионерами и исследователями минувших дней, наверняка сталкивался с
упоминаниями об обществе, которым правил Лобенгула[3]. Закон был суров: в
нем четко излагалось, что дозволено, а что находится под запретом. Если
кто-то совершал непростительный проступок, например дотрагивался до женщины
царя, этот человек безропотно ожидал наказания, которое скорее всего
обернулось бы насаживанием на кол над муравейником или же чем-нибудь другим,
в равной степени малоприятным. "Я плохо поступил и знаю об [18] этом, - мог
сказать провинившийся, - а значит, пусть меня накажут". Ну так вот, покорное
ожидание кары являлось здесь обычаем, и, право слово, обычаем довольно
хорошим. Подобные замечания простительны в том случае, если звучат из уст
комиссара по делам туземцев, которому пришлось изучать языки, традиции и
много всякого другого, хотя вообще-то не полагается говорить, что черные
что-то делают "хорошо". (С другой стороны, мода меняется: сейчас уже можно
превозносить стародавние порядки, но при условии, что говорящий упомянет,
сколь сильно с тех древних времен развратились туземцы.)
Об этой стороне дела предпочли забыть, хотя небезынтересная деталь
заключалась в том, что Мозес вообще мог не принадлежать к матабеле. Да, он
проживал в Машоналенде, но ведь туземцы, вполне естественно, бродят
взад-вперед по всей Африке. Он с легкостью мог явиться откуда угодно, хоть с
португальской территории, хоть из Ньясаленда, хоть из Южно-Африканского