"Юрий Абрамович Левин. Восславившие подвиг " - читать интересную книгу автора

каждодневно проверял в казарме наши прикроватные тумбочки и если обнаруживал
в них, скажем, томик Некрасова или Мопассана, командовал: убрать! При этом с
достоинством произносил: "Я за свою службу ни-ка-ких книг не читывал, окромя
уставов, и, как видите, капитаном стал!" Золотцев, осмыслив эту блажь
командира роты, при каждом его появлении в казарме очищал тумбочку от
классиков и горочкой складывал разные воинские уставы и наставления.
Колодько был в восторге и повелевал всем: "Держать равнение на младшего
политрука Золотцева!". Но однажды "правофланговый" Золотцев утратил
бдительность и огорчил капитана. Обнаружил [674] ротный в тумбочке Геннадия
такую "крамолу", от которой пришел в ярость, - стопку художественных
открыток великих мастеров живописи. Колодько остолбенел, когда взял в руки
изображение обнаженной женщины. "Это что такое?". Золотцев спокойно ответил:
"Копия с картины великого Рембрандта "Даная". Ротный еще больше вскипел:
"Разврат это!.. Чтоб и духу не было этим... в тумбочке... Не ждал от вас
такого позора, курсант Золотцев!". Скандальная тирада ротного Колодько
взбудоражила всю роту газетчиков. Возникла проблема: куда деть "Данаю"?
Посыпались предложения. Одни предлагали вывесить ее над кроватью Золотцева,
другие советовали написать транспарант "Руки прочь от "Данаи"! и поместить
его над входом в казарму. Кто-то взялся написать поэму "Плач "Данаи" и
отправить ее заказной бандеролью самому капитану Колодько. Словом,
балагурили, шутили, острили до тех пор, пока сам Золотцев не попросил всех
успокоиться: "Сам найду способ, как защитить неповторимую "Данаю".
Друзья-газетчики поверили ему и кое-как угомонились.
Кто знает, может, Геннадий увез "Данаю" на Кавказ и даже прихватил ее,
когда отправился добровольцем в десант.
...С наступлением сумерек Канискин и Золотцев, покинув избу-деревяшку,
отправились на поиск оперативной группы штаба 44-й армии. Там они надеялись
найти офицера связи, с которым можно было бы отправить в Новороссийск, где
дислоцировалась редакция "На штурм", свои репортажи. А бой в Феодосии и в
окрестностях города не стихал. Отовсюду доносились стрельба и мощные взрывы.
Репортеры, достигнув горы Лысой, увидели в небе "юнкерсы". Они развернулись
над горой и начали бомбежку. Мощные взрывы последовали один за другим.
- Гена, ложись! - крикнул Канискин продолжавшему шагать отчаянному
Золотцеву. - Ложись, смельчак-дуралей!
Золотцев наконец послушался товарища и пристроился [675] к крыльцу
бревенчатого домика. Однако не присел, а остался стоять и, закинув голову,
внимательно вглядывался в крестоносные самолеты. Что-то даже шептал, видимо,
клял стервятников.
Беда не заставила себя ждать, она грянула мгновенно. Бомба подняла
столб земли совсем рядом. Зашатался дом с крыльцом. Канискина в один миг не
стало, его от пяток до макушки засыпало песком и щебнем. А Золотцев,
скорчившись, опустился на землю. Канискин кое-как отряхнулся и приподнялся.
Не увидел друга.
- Гена!.. Гена!..
Золотцев не слышал зова Михаила. Канискин приподнялся во весь свой
высокий рост и увидел прислонившегося к крыльцу, согнутого дугой друга.
Подбежал.
- Ты что, ранен?..
Гена беззвучно показал на живот. Руки его были окровавлены. Канискин
тут же остановил проходившую полуторку и отвез друга в медсанбат. Золотцева