"Андрей Левкин. Мозгва" - читать интересную книгу автора

каким-то запахом, не понять, из чего он складывался. Возможно, из запаха
резины поручней эскалаторов, запаха нагнетаемого вентиляцией воздуха, что-то
еще внятное было - озоном каким-то, но откуда в подземелье озон? Это не
воспоминания насели, не впал он в детство, он воспринимал все отчужденно от
любого возраста. И своего нынешнего возраста тоже: что значит, что ему сорок
пять?
И ведь нигде не написано, что положено испытывать в таком возрасте.
Совершенно нет общих правил, как в юности-детстве-молодости. Ну, ощущать
уверенность, пить по пятницам, ходить налево, и что ли демонстрировать - не
напоказ даже, а как отдельная доблесть - что жизнь удалась. Вообще-то,
конечно, удалась - подсчитывать недостачи и изъяны ему и в голову не
приходило. Наоборот, он сочувствовал Ррребенку, как тому еще париться: еще
только школа, а потом институт, от армии отмазываться, с девчонками в
контакт входить, с начальством учиться ладить, и переживать, переживать все
подряд, тьфу...
А некая вневозрастная психика что-то с ним делала, руководя им, как
хотела. Он был как старенький тренажер в музее Жуковского, еще не со
штурвалом, еще с ручкой, как положено: от себя - на себя, а модель
слушается, жужжит и - вниз носом или вверх. Или влево-вправо: тоже
слушается, правильно накреняется. А это было в году 74-м, что ли. Или даже
раньше. А самолет был, помнится, "Ил-18", в музее на улице Радио. От
Бауманской недалеко, потому и вспомнил.
Впрочем, воспоминания вовсе не вовлекали его в себя. Наоборот: это они
выходили из него, он замечал их, прощаясь с ними. То есть, вспомнить музей
Жуковского он вспомнит, но вещества, которое было в капсуле "тренажер в
музее", более не будет: сейчас он его и употребил напоследок.
То есть, его прошлое, которое своими запахами и вкусом помогало ему
как-то удерживать время в себе - покидало его. Будто к мозгу подступали
некие французы и все обитатели города М. его головы разбегались, вывозя на
подводах домашний скарб. А в оставленных домах останутся только второсортные
вещи, всякие тряпки, бывшие газеты, пахнуть там будет растревоженным
старьем, и только.

* * *

28 января состоялось катастрофическое зрелище, оно началось в 16.40.
Малиновое солнце, чистое небо, чуть сизоватое, если отсчитывать от голубого.
Вдалеке тускло, какой-то латунной монетой, советским пятачком блестел купол
храма Христа Спасителя, а сбоку от него, справа, почти соприкасаясь,
примостился полный диск луны, полупрозрачный, белесый. Погода дергалась: в
восемь утра лил дождь, в полдень выглянуло солнце, птички ошибочно
зачирикали, будто уже весна, но - внезапно все разом замерзло и вокруг стало
скользко. В чем, собственно, тут катастрофичность, было неясно, но она явно
организовала эти перемены.
Катастрофичность внятно выказала себя к ночи. Она состояла в
остекленении: двор стал прекрасен. С утра он был заполнен оттепельной водой,
занявшей промежутки между островками рыхлого снега. Теперь вода блестела, но
это была уже не вода, а чистый лед, застывший, стекая к краям двора (в
центре двор был чуть повыше). Лишь одна дорожка была присыпана песком - для
пенсионеров, вдоль их маршрута в гастроном, гуманно. А все остальное было