"Синклер Льюис. Котенок и звезды (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

выстриг ему виски и обнажил его корректные университетские уши.
Когда эксперимент был завершен, мистер Мак-Ги имел вид облысевшего юнца
с маленьким паричком на макушке. Или вороньего гнезда на шесте. Или жертвы
высококвалифицированного сдирателя скальпов. Таким по крайней мере увидел он
себя в большом зеркале, когда открыл глаза.
Он воззвал к нескольким божествам: он объявил, что жаждет разорвать
мистера Дискополоса на части. Но для этого милосердного дела у него уже не
оставалось времени. Ему нужно было спешить на поезд. Он сунул свою
изуродованную голову в такси. И всю дорогу чувствовал, что шофер
посмеивается над его дурацкой стрижкой.
А обруганный, оставшийся без чаевых мистер Дискополос пробурчал ему
вслед: "Ну, я снял немного чересчур, экая беда! Через две недели он снова
будет в лучшем виде. Каких-то две недели, подумаешь! Выпью-ка я, что ли".
На этом мистер Дискополос вслед за Уиллисом Стоудпортом, Адольфусом
Джозефусом, миссис Долсон и мягкосердечным кондуктором трамвайного вагона
№ 22 сошел со сцены во тьму безвестности, - как и они, не подозревая о своей
роли в развитии трагедии, - а тем временем Палмер Мак-Ги ехал в
пульмановском вагоне и жестоко страдал.
Ему чудилось, что все - от проводника вагона до лоснящейся шелками
девицы через проход - потешались над его небывалой прической. В
представлении мистера Мак-Ги необычный воротничок, пробор в волосах или
оборот речи были хуже убийства. Он всю жизнь старательно натаскивал себя на
стандарт во всем. Так, например, существовали только три марки виски,
которыми мог упиться порядочный человек. В управлении Малой Среднезападной
железной дороги не было более основательного молодого сотрудника, чем мистер
Мак-Ги. А до этого он был с кем нужно так корректно любезен, курил, как и
следовало, такую внушительную трубку и с таким восхищением рассуждал о
спорте, что сумел у себя в Йельском университете попасть в члены избранных
студенческих обществ и на третьем и на четвертом курсах. В жизни он не
сталкивался ни с чем таким, что научило бы его стойко переносить позор
нестандартной прически.
Поезд неумолимо влек его к Нью-Йорку, и время от времени мистер Мак-Ги
набирался храбрости и начинал верить, что его голова острижена не так уж
безобразно. С видом непринужденного достоинства он направлялся в курительное
отделение и, удостоверившись, что он один, сразу же подскакивал к зеркалу.
Но всякий раз он с ужасом убеждался, что выглядит еще нелепее, чем ему
представлялось.
Ни днем - делая попытки читать, или любоваться пейзажем, или же
стараясь произвести впечатление на пассажиров в курительном отделении, ни
ночью - раскачиваясь в своем узком гамаке, он не мог думать ни о чем другом.
Он прочитал только один абзац из объемистой книги, какие возят с собой все
пассажиры пульмановских вагонов в надежде, что от нечего делать поневоле
должны будут дочитать ее до конца. Мнительность его росла. Всякий раз, как
слышался чей-нибудь смех, он был уверен, что смеются над ним, а смущенный
вид, с каким он спешил отводить глаза, встречая рассеянные взгляды соседей,
только привлекал к нему эти взгляды.
Великолепная самоуверенность, которая всегда скрывала от мистера Мак-Ги
его собственные маленькие слабости и помогала ему возвыситься до поста
помощника управляющего железной дороги, теперь была сорвана с него; он начал
сомневаться в себе и почувствовал, что и другие могут в нем усомниться. И