"Владимир Личутин. Фармазон (Роман) " - читать интересную книгу автора

бояться? На одном деревенском миру выросли; только одна расцветала, а
другая - старилась. И знала ведь Зинка, что Колькина мать только внешне
неприступна, а сама слова громкого век не сказала, человека и осердясь не
оборвет и только от обиды потемнеет вся, запеплится, затлеет внутри. Может,
угрюмоватое обличье останавливало Зинку? А и то правда: с молодости
неприглядистый, неуступчивый Малашин вид с годами становился еще суровее:
толстые с проседью волосы подрублены коротко, лицо длинное, тяжелое, с
большим выпуклым лбом, нижняя губа ступенькой и властный, застойный серый
взгляд...
А Малаша смотрела на Зинку и не знала, печалиться ей или радоваться,
что сын ее связался с женщиной, у которой двое сколотных, случайно нажитых
на стороне, украдкой, шально приобретенных от свободной любви. "Может,
судьба? - думалось. - Ведь ни на одну не поглядел, а в Зинку вляпался и
засох... Балбес тоже, чего говорить. Молодой парень, лицом картинка, крикни
только - любая кинется. А тут, прости, Господи, связался с гулящей. Может,
опоила чем?"
Но глаза-то Малашины невольно радовались, цвели, любовались Зинкой. Да
тут любой, даже самый засохлый, неуживчивый и сварливый человек отмякнет,
распустится, глядя на это чистое доверчивое лицо, матово-золотистое, с едва
пробивающимся брусничным румянцем в глубине ровной, не набрякшей кожи, в эти
вечно удивленные круглые черничины глаз, на припухшие детские губы с крутым
изломом, хранящие постоянную блуждающую улыбку, словно бы Зинка однажды
смотрела нечаянный радостный сон, но тут ее потревожили, и она все еще не
может забыть светлые виденья. Невысоконькая, ладная вся, словно бы забывшая
повзрослеть, Зинка походила на морошину в самой своей спелости, запоздало
раскрывшуюся в болотистой раде под толстым ягодным листом, под пологом
бородатой елушки, на ту самую ягодину, которая, набрав соку, терпеливо
хранится в этой ровной тени до самых последних осенних дней, когда о морошке
уже давно забудут. А ты, блуждая по лесу и сунувшись в поисках тропы на
убродистую, поросшую ельником раду, вдруг нашаришь случайным взглядом эту
хранящую солнце янтарную ягодину, и тут тебя охватит долго не смолкающее
удивление.
- Говорят, поехали-то и вина много набрали. Не слыхала? - глухо
спросила Малаша.
- Не признается ведь...
- Нынче вином-то больше залились. Готовы во все дырки принимать, такая
публика. На море пошел, дак зачем вино?
- Слыхала, в Слободе опять двое потонули. Определили - с вина.
- Ну дак... Любой зальется. А я сон, Зина, видела, - снова вернулась
Малаша к своей душевной тревоге. Понимала, что высказаться надо, хоть с
кем-то выговориться, и тогда тяжесть от ночных видений утихнет и сон сразу
померкнет. - Будто бы рыбы порченой у меня в сарайке мно-го-о, вонь от нее.
Я и заплакала, чем Кольку кормить, он вот-вот с моря вернется. А тут Гриша
Чирок идет и мне-то: "Малаша, ты вдова. Скажи, хорошо ли вдовой жить? Моя-то
баба не вдова, дак ей земли не давают". А я ему-то и отвечаю, мол, поживи
вдовой, дак узнаешь, легко ли. Видишь, Чирок на мою вдовью жизнь позарился и
землю зачем-то приплел. Не хоронить ли кого, слышь? - Малаша вздрогнула и
тревожно прислушалась. - И опять же видела во сне две пары валенок белых, к
чему бы?
- Ну что вы, Маланья Корниловна. Сон от желудка больше. Чего поешь,