"Владимир Личутин. Беглец из рая (Роман)" - читать интересную книгу автора

неторопко, вальяжно опираясь на крыла. Только воздух тут иной: более мягкий,
податливый, больше в нем прели; теплее, пахучее осеня, и яблоки, что на
родине за диво, долго горят под окнами уже в октябре, почти на голых ветвях,
как елочные стеклянные шары; ино и замерзнут, охваченные неожиданной стужею,
когда деревья стоят по щиколотку в снегу, неожиданно выпавшем, и те алые
яблочки, будто вынутые из расплавленного воска, издалека манят к себе и
ласкают взор. И если не снять их с ветки, то потемнеют, как бы облитые
шоколадом, и незаметно в какую-то ночь скроются в травяной слякоти позднего
сада...
И там, в Нюхче, тоже нет главной улицы, нет порядка домов, но избы,
будто заботливые квочки на потаенных гнездах, попрятались о край бережины за
кочкарники, в неопрятную скомканную волосню отжившей травы, никогда не
знавшей косы и не выедаемой скотиною, за кусты ржавого ивняка, за березовые
самосевы, словно бы каждый печищанин, боясь выскочить из мира, устроил себе
особое житье.
И Жабки тоже постоянно топит вешницей, и сколько тогда страстей и охов,
сколько слезливых молитв к Господу, чтобы спас и утешил; но лишь схлынет
большая вода, высохнут подполицы, встанут на свое место убогие мебеля - и
сразу недавнее бедствие вон из головы, и начинается прежняя ровная жизнь до
нового паводка.
Кажется, не ленись, отступи лишь за версту в глубь леса, где и земля
пожирнее, и травяные угодья богаче, и живи себе во спокой, а людям в
почесть, так ведь ни у кого не мелькнет в голове, чтобы перетащить
гнездовье.
Потому что реки не будет возле, не станет пред очами серебристых
цветущих камышей, гулких и тяжких вздохов воды, растревоженной
матухой-бобрихою или метровой, обросшей мохом щукою, не выплавятся под самым
носом лещи, притираясь животами к осотам, переваливаясь с боку на бок и
потеряв всякую осторожность.
И лодки в те поры не надобно, но, насунув на ноги резиновые бродни,
обведи лещевое юрово легкой сетчонкой и волоки домой на раскаленную
сковороду. Нет, что ни говори, но только река, пусть и скромная видом, дает
ощущение полной воли, как бы размыкает капкан бесконечной туги и забот и
дает неиссякаемую надежду когда-нибудь по своей охоте, без принудиловки,
кинуться в неизвестные пространства, разом отринув все заботы и развязав
руки...
Я нагнулся над крестом, машинально выдергивая тугие, корявые стоянцы
топтун-травы с лакированными мелкими листочками, погладил его шершавое
заплесневелое бетонное тулово, невольно удивляясь тому, что и цементное,
кажется что вековечное, литье незаметно поедают природные стихии. Покрытый
оспою старости, какими-то лишайными пятнами, крест уже не казался здесь
чужим, случайным, постепенно порастеряв свои стремительные очертания. На
нем, наверное, "плотняки" выпрямляли гвозди и скобы, когда обшивали избу,
хозяйка рубила мясо, щепала на лучину смолевые поленца, гнули кочерги и
железные дуги на парники. Выбоины и вмятины указывали на постоянное заделье,
что велось на кресте, потерявшем свое назначение. В гробах хранили яблоки, а
по кресту гуляли ручник, или кувалда, или обух плотницкого топоришки... И
тут я услыхал, как по-за дворами забрякал молоток; такой мерный, спокойный
стук бывает обычно, когда сшивают домовину; в нем таится какая-то задумчивая
покорность, вроде бы сам железный обушок, загоняя гвоздь, приговаривает