"Владимир Личутин. Беглец из рая (Роман)" - читать интересную книгу автора

не может никуда решиться - ни в ту, ни в другую сторону, вымирает от тоски,
гнетущей безрадостное сердце. От сердца ныне мрут-то, от разрыва сердечного.
И Славка-то взлетел на небеса не потому, что подвела машина или умения не
хватило, но сердце было в розжиге, постоянном кипятке...

3

Замолчал в верхнем конце деревни молоток, но недолго тишина стояла. В
переду избы, где жили Бариновы, пошел шум. Это Анна поднялась на сына;
значит, достал, огоряй, проел несчастную до печенок. Но ничего не
сгрохотало, не полетели на пол горшки и кринки: Анна - старуха бережливая,
ей добро досталось со своих ногтей, но выкричаться надо, слить гнев, унять
сердце.
- Ах ты, Артем, голова ломтем. Не нажорался еще, не нажог кишок? Мать
ему бутылку дай! А ты заработал? Хоть копейку в дом принес? Только бы
напиться да высцать.
Сын отмалчивался, не брухтел, неловко прихватывал за дужку дверь и не
мог сладить. Значит, был уже хорош. Анна пугалась задеть сгоряча сына, в
спину не выпроваживала, но, распалясь горчавым, каким-то постоянно
простуженным, басом, наверное, гремела на всю деревню, а может, и за
Пронею-рекой, в соседней деревеньке Тюрвишах было слыхать бабеню.
Наконец Артем выплыл на крыльцо, пришатываясь, широко разоставя длинные
ноги, вгляделся в оба конца поросшей травою улицы, обвел рукою весь мир,
который смог объять взглядом, и, весело щурясь, воскликнул:
- Молчи, мать! И это все мое. Я тут хозяин! Не понимаешь ты ничего, не
понимаешь, потому что дура старая, отжила свое, и пора тебе в могилевскую. А
ты живешь зачем-то и ничего не петришь.
На этот грубый упрек должна бы Анна вспылить, дать сыну по загривку, но
старуха неожиданно успокоилась и мягко, усмиряя до предела голосовые тяги,
посетовала:
- Сын, сын, и что такое говоришь. Вот доживешь до моих лет, будут у
тебя детки, и скажут они тебе однажды:"Отец, зажился ты на свете, помирать
пора". И каково тебе будет, а? Ростила вас, ростила, с горы на гору скакала,
в каждую дырку тянулась, как мышь, чтобы вас прокормить. Помру, милый, и
куска никто не подаст. Гаврош и есть Гаврош. Пустой ты человек.
- Гаврош был человек эпохи. Он ковал счастье вам, дуракам, а вы,
темные, не распорядились. Вам - на блюдечке, а вы профукали.
Артем любит поговорить выспренно, когда опорожнит пару белоголовых по
двенадцать рублей за бутылку (чем в конце века сводят с земли русских), и
тогда в порыве счастливого, всех любящего сердца ему нестерпимо хочется хоть
бы и земной шар разъять на доли и поковыряться в его сердцевине, чтобы
наладить работу. Он тогда - голова, царь вселенной, и сам Господь у него на
посылках. А похвалебщик, а хвастунище, каких поискать, от широты натуры
насулит золотые горы с таким напором, что невольно и поверишь хоть на миг...
Триста курьеров во все концы, генерал-губернаторы на поклоне, званые обеды
на тысячу персоний...
И пускай нудит мать, высокая костистая старуха, похожая на кремлевского
гвардейца своею статью, пусть щелкает за спиною железными зубами, способными
перекусить стальную проволоку, и давит на басы соборного органа, усаженного
в ее грудь, - не пронять, не пронять никакими резонами, хоть всю землю перед