"Владимир Личутин. Беглец из рая (Роман)" - читать интересную книгу автора

скребут... На гувне собаки лают, а в избе детишки грают... Как-нибудь
принесу тебе свои стихи. Почитай... - Гаврош принагнулся, пошарил слепо в
подножье ветлы и в расщелине обнаженного узловатого корня, приобсыпанного
древесным прахом, отыскал бутылек и сосудец. Налил всклень:
- Будешь?.. И не надо... - Выпил залпом, замотал головою, как будто
принял добровольно смертельную отраву, ущипнул стебелек пырея, зажевал.
Столько и закуски надобно ему. И очнулся Гаврош, и уже осмысленно посмотрел
на меня. - Знаешь, с Пасхи пью - и ничего. Никакой карачун не берет, -
сказал хвастливо, блудливая усмешка искривила губы. - Русских нельзя
перепить, а значит, нельзя и убить.
- Не хвались, едучи на рать. Добрым бы чем похвастал, Артемон...
На миг у ветлы воцарилась тишина. Гаврош, наверное, перемалывал мой
упрек, раскручивал заржавевшие от пьянки шестеренки в голове, чтобы
навострить разговор. Я же с удивлением поогляделся, словно по чьей-то
причуде впервые угодил в Жабки. Вроде бы из просторного рукава зипуна
Господь вытряхнул на землю горсть изобок, и они натрусились беспорядочно,
кой-как, но все же всякое житьишко норовило поближе прижаться к Проне,
сунуться поперед соседей, не боясь половодья. По веснам с верховых боров в
реку устремлялись звонкие ручьи, они-то и размыли навечно единственную улицу
во многих местах, и эти водомоины, не просыхающие даже в июльскую жару,
делали деревню вовсе непроезжей. Как бы нарочно, Господь перекроил
наволочек, разбил селение на хутора, чтобы люди не грызлись, но из-за
скверного характера жили осторонь. Хоть и Петровщина ныне, но если и
затеется где гулянка, то в своем кругу, и там соберутся лишь свойские, того
гнезда насельщики, а всякого стороннего еще издали приметят и станут гадать,
кого несет нелегкая.
В старину дорогу-тележницу обихаживали, в промоинах и по сей день
торчат пеньки, похожие на гнилые зубы, кой-где брошены осклизлые
позеленевшие плахи для пешего люда. Когда пустошится деревня, то в первую
очередь пропадают дороги, а после уже стервенеют жители. И хотя ныне
завелось машинешек как гнуса, но никто не почешется, чтобы навести в Жабках
порядок и облегчить себе жизнь. Старикам - не надо, а молодым - наплевать;
кабы само собою все устроилось. У всякого надежды на Бога и авось: они
вывезут, не дадут бедному пропасть.
Из двора Горбачей вышел Федор Зулус, сейчас похожий на кентавра. Он нес
крышку гроба Славке-таксисту, водрузив ее на голову, как диковинную шляпу.
Тесовую крышицу слегка парусило ветром с реки, и мужика заворачивало, как
флюгарку; но Федор - мужик костистый, остойчивый, на перекуры время не
терял, но все выглядывал на дорогу из-под шатерка, шмурыгая висловатым
носом, как лесовой ворон над падалью, и настойчиво, чтобы не марать обуви,
наискивал сухого пути.
- Когда могилку копать? - вскричал Гаврош, но Федор навряд ли слышал
егеря, потому что спешил исполнить последнюю волю покойного. - Говорил ведь
Славке: не пей, Слава, до посинения, помрешь, какой организм справится?
Пожрать любил. У него сала на брюхе было, как у кнура, в два пальца. Какое
тут сердце сладит? Вот и лопнуло. Нет, жрать - дело поросячье...
Я не отвечал, отворотясь от Гавроша, чтобы не чуять густого перегара.
Да тому и не надобно, чтобы отвечали: есть возле живая душа - и ладно.
Хорошо бы противогаз иметь на такой случай, с тоскою подумал я, речи соседа
сверстывая на свой счет. Вдруг песенка родилась в голове, заунывной