"Владимир Личутин. Крестный путь ("Раскол" #2) " - читать интересную книгу автора

Алексей Михайлович, позабывшись, торопливо поймал ускользающую руку
святителя, пахнущую воском и французскими водками, приник к шершавой,
расплющенной ладони мокрым от слез лицом, впитывая губами монашеский дух, и
замер. Веком такого не видала Русь, а увидев, еще больше возлюбила и отца
отцев, и свет-царя. Собор вздрогнул, тайно охнул, и тут будто сотни голубей
слетели в придел с голубого церковного неба, с пригоршни Савао; многие из
бояр не сдержали восторга и пали на стылый железный пол, похожий блеском
своим на камень-графит. А рака святого Петра в алтарной источила миро...
И редкостное чувство добросогласия, что незримой пеленою окутало
молельщиков за отечество, вслед за ними пролилось из собора на паперть и
залило всю престольную до самых маковиц сорока сороков церквей. И все, кто
прямо от дворца нынче отправлялись на рать, - двоедушные и троедушные,
злокозненные и злохитростные, лукавцы и проныры, вечно празднующие труса и
последние известные на Москве злыдни жестокосердые, даже они, пусть и на
короткое время, проходя пеши в военной сряде мимо двух великих государей,
стоящих на примосте, вдруг позабыли застарелую зависть ко всему на свете и
заполнились такой любовию к ближнему, такой готовностью пострадать за
отечество, такой легкостью в жилах, отчего готовы были взлететь над святым
Кремлем. И та нужа, что подстерегала впереди, та походная сухоядь и
неустрой, и дорожная тягость, и, быть может, скорая смерть от шляхетской
пики казались совсем нестрашными.
И неуж в каменной скудельнице скоро испротухнет и исшает этот
благородный душевный порыв?
Обычно на лике государя зори цветут, а сегодня он бледен, с голубой
тенью в открылках носа и с густой, вроде бы больною испариной лихорадки в
отекших подглазьях от близкой слезы; правую руку Алексей Михайлович простер
над войском, слитно колышащимся под переходом, как бы касаясь каждой головы,
покрытой иль железной шапкой-мисюркой, иль шеломом с забралом, иль пуховою
шляпой с лебяжьим пером, иль стеганым ватным колпаком. С пира да в поле, на
скорую брань: еще густой стоялый мед, коим потчевал государь служивых из
своей руки, не просох на рыжеватых приспущенных усах. Левой рукою царь
стиснул до ломоты в козанках кривой турецкий двуострый кинжал, туго
вогнанный в кобуру из слоновой кости. С этого часа частыми станут рати и не
всякая в успех; многих ополченцев примут чужой полон и мать - сыра земля; но
эта первая минута благородного ликования, когда за православный люд,
пригнетенный унией, отправился страдать москвитянин, напрочно осекется в
царской груди. Запечатать бы это неповторимое чувство в такую дубовую скрыню
за секретный замок, чтобы до смертного мига не иссохло оно. Ибо впервые не
только молодой государь высился сейчас на рундуке, опушенном красными
сукнами, но вождь, несомненный победитель с Божьего изволения, воинский
уставщик, вожата?й, предводитель и солдатский отец; его простоволосая
голова, казалось, доставала самого майского влажноватого неба, густо
испятнанного сизоватым с исподу каракулем облаков, похожих на янычарские
шапки, ускользающие от русской сабли. Годите, годите, бритоголовые: пока по
шляхетскую чуприну отправился русский меч, но скоро и до вашего затылка, за
изгиль над православным людом, доберется беспощадный шестопер. Слышу вас,
мои задунайские детки, слыш-шу-у, Царь-град! Да поможет мне Господь всех вас
принять под свою десницу. Чую в себе такую силу, и скоро Владимирская Божья
Матерь утрет ваши неутешные слезы.
Далеко загадывал русский царь и сам собою гордился. Под шелковую