"Владимир Личутин. Крестный путь ("Раскол" #2) " - читать интересную книгу автора

великую Русь огневица, упреждая грядущий разброд. (С Москвы началась холера.
В государевых палатах и на казенных дворах, где всякое царское платье
хранилось и рухлядь, окна глиной замазали, заложили кирпичом, чтобы ветер не
проходил с дворов, где обнаружилось поветрие. Но и в царевы Терема, за
Кремлевские стены по Золотому и Красному крыльцу нанесло-таки хвори, и во
трех дворцах осталось дворовых всего человек с пятнадцать. Сентября
одиннадцатого числа умер царев наместник на время отлучки Михаила Петрович
Пронский, следом преставился боярин князь Хилков, перемерли гости, бывшие у
государевых дел, из шести приказов и одного стрельца в живых не осталось;
закрыли лавки и торговые ряды, ибо некому стало сидеть там; в Чудовом
монастыре перемерло 182 монаха, в Вознесенском - 90, в Ивановском - 100; в
хоромах знатных московитов в великом числе упокоилась дворня. У боярина
Морозова умерло 343 человека, осталось 19, у князя Алексея Никитыча
Трубецкого, что увел войско на шляхту, из 270 осталось восемь дворовых. И
так во всяком житье лишилась царева знать многой своей челяди, а черные
сотни и слободы погребли своих мастеровых. Из тюрем проломились на волю
разбойники, бежали из города, и некому было их унять. В Кремле затворили все
ворота и опустили решетки, оставили одну калитку у Боровицких ворот, да и ту
на ночь запирали. Всюду жгли частые костры, расставили сторожи, засекли
засеки, но и при всех этих предосторожностях выскользнула огневица из
престольной на Русь и поразила поначалу ближние деревни, а после
перекинулась на города и давай гулять, минуя заставы. В Костроме умерло
более трех тысяч, в Калуге - две, на Новгородчине проводили на Красную горку
за пять тысяч. Воистину радость без слез не живет. Смоленск родовой переняли
с бою у Литвы, но затем почти полностью отвезли на погост Тулу,
Переяславль-Залесский и Переяславль-Рязанский. Полченцам с бою в домы
возвращаться, а там сиротская паутина в углах.)
Алексей Михайлович медлил попадать в Москву, хотя неотложные государевы
дела ждали. Да и от морового поветрия столица во гноище уронена, и народишко
душою выхудал, позабывал Господа. Те мужья, кто от жен постриглись в дни
холеры, иль жены от мужей закрылись в монастыри спасать душу в последние
дни, после огневицы вдруг кинули кельи и вернулись обратно в домы свои,
забыв о монашестве, и стали жить, как муж с женою, а не как брат с
посестрией. Многие постриженные завели торговлю, пьянство и воровство
умножилось. Валится-рушится великий дом без надзору.
Хватит, утешился государь воинской славою, у него и медвежеватая валкая
походка приотвердела, взгляд выстудился, и властные морщинки высеклись в
приокаменевших губах. Победы не пригрузили, не пригорбили Алексея
Михайловича, но выпрямили вдруг. От роду полный, мешковатый, с бабьими
опущенными плечами, за год войны приусох слегка, но и призасалился кожею от
долгой несвычной жизни в шатрах, выстарился от ветров, осенних холодов,
военной тревоги, опасности, постоянных забот и сухояди. Ему домой вдруг
захотелось, в Терем, к жене и детям, побыть в государевой Комнате одному,
окунуть лебяжье перо в серебряную черниленку и посочинять иль поразмышлять
над греческими филозопами. Царь приустал от пушечного гула, постоянной
крови, потока раненых, от склок и свар домашней челяди и дворовых бояр, что
неотступно были возле. И лишь походная крестовая палатка не давала
заскорузнуть душою. Здесь, в походе, он еще более возлюбил Бога и ощутил
свою малость, провожая обозы с калеками, протягивая умирающим руку свою для
целования, и прощальный студеный отпечаток смерти еще долго хранила в себе