"Владимир Личутин. Вознесение ("Раскол" #3) " - читать интересную книгу автора

Глава вторая

Часы стояла Федосья Прокопьевна в домовой церкви, когда прибежал из
царицыных хором с худой вестью нарочный посыльщик: де, государыня опочнула
нынешнею ночью, и ей, дворской боярыне, четвертой по старшинству при Дворе,
надобно обряжать покоенку в последний путь.
Морозову острогой под самое сердце ударило.
Спешить бы надо, без раздумки лететь, ведь самого близкого человека
лишилась. Дворецкому Самойлову велела малый поезд закладывать без лишнего
шума. Но черная весть и без колокольного звону людей на ноги ставит; по
усадьбе голка покатилась волною, в людских лучины запалили, раздвинули
ворота коньих дворов, все слуги прянули на ноги, чтобы срядиться немедля, не
осердя хозяйку; теремные девки, не зная, чего пожелает боярыня, раскрыли
сундуки и казенки, и почтенные шафы с верхним платьем, и чуланы с шубами и
опашнями, чтобы боярыню охорошить. Вот и каптану вытянули за оглобли из
каретного сарая, запрягли шестериком гнедых; фонари толклись на заулке, как
июльские светляки, то вспархивая по-над снегами, то западая в сыпучие
мартовские забои, еще не хваченные настом; скрип саней, крехтанье и
уросливое ржание коней и мертвого подымут; все опочивальни, и повалуши, и
клети с подклетями растревожены суетою.
И странно было Федосье Прокопьевне подглядывать в темно-синие, чуть
хваченные инеем репьи слюдяной оконницы, забранной в узорчатую свинцовую
ячею; словно бы в хрустальные очки смотрела на дно глубокого омута, где,
дробясь на осколки, текла чужая неведомая жизнь. Боярыня замрело
остолбилась, а сзади, смиряя дыхание, столпились сенные девки с богатым
платьем в руках. Глядели жалостливо на пригорбленные усталые плечи госпожи,
обтянутые синим сарафаном-костычем, на янтарное ожерелье, тугим обручем
обнявшее шею, на парчовый вишневый сборник на голове, из-под которого на
затылок выбивались уже седые волоконца. Когда-то тяжелую темно-русую волосню
и двум спальницам трудно было увить в косы, а ныне старушьи ковыльные прядки
так жалостно и неряшливо сникли из повойника наружу, как плакун-трава...
Оглянулась, махнула рукою, велела девкам ступать прочь. Лишь попросила
на плечи шубу лисью с пухом и ожерельем бобровым, да на ноги чулочки
горносталевые, чтобы не ознобить плюсны. Постельница с укоризною, втай
покачала головою; не знала того панафидница, что хозяйка днями тайно
пострижена тихвинским игуменом Досифеем и отдана под начал старице Мелании.
Одно ведомо постельнице: в таком сряде в государев Терем ход заказан. Но что
боярыне Морозовой до тайных пересудов шептунов, ежли кольчужка, вывязанная
самолично из коньего волоса, обнимает плоть туже всяких железных юз, смиряя
любодейные мяса. Вот и вошка-то, коли засвербит под повойником, то и тогда
боярыня не повелит девкам чесать голову: хоть и немилосердая тварь, но тоже
божья животинка, не под костяной гребень уродилася.
Тихо, без шелеста и скрипа отворилась потайная дверь из чулана, где
жили старицы-белевки: прослышав тревогу, по сердечному зову, как верная мати
к духовной дочери своей, вступила в опочивальню кроткая наставница Мелания.
Не поднимая тусклого острого личика, изжелта-серого от долгих постов и
молитв, посоветовала строго:
- Давай, собирайся, дочи... Доколь медлить пустошно? Божье то дело
покойников уряживать.