"Владимир Личутин. Вознесение ("Раскол" #3) " - читать интересную книгу автора

И прижала боярыня наставницу к широкой груди, приклонила ее сухонькую
головенку, словно к высокой приступке, и понянчила возле сердца; черный
платочек кулем, повязанный вроспуск, пахнул росным ладаном и маслицем, и
сухариками ржаными, и дымком курильницы. Вот она, исповедница, судьбою
отмеченная: сама, как конопушка, воробей подзастрешный, а вся от головы до
пят, будто единое Божье слово; рассудила разом, как от ковриги ломоть
однорушный отсадила ножом, и сказала: де, на, Федосья Прокопьевна, отъедайся
на моих словесных хлебах.
... Самой себя испугалась боярыня: ой, не выеден изнутри ветхий
человек, так и клянчит себе послабки, чтобы оступилась, дала воли ко греху.
И уже большухой, московской именитой вдовою, свойкой государю, пошла
Морозова за дверь; и сенные девки не успели подхватить ее под локотки.
Прочь, прочь!.. Что я, пирог слоеный, чтобы рассыпаться на крохи от
встряски? Еще ноги, слава Богу, держат, и жилы не набрякли от
многопирования, но, словно можжевеловые коренья, прочно пронизали тело...


* * *

На Пожаре, высоко взметывая пламя, зловеще горели сторожевые костры.
Возле стрельцов увивались бродячие собаки, робея, жались к ногам. У рыбных
рядов впаялись в мартовский снег сани, выставив в небо оглобли; мужики
ночевали тут же, закопавшись в возы, иные паслись у кружечного двора.
Боярыня не сразу свернула во дворец, но велела проехать к Васильевскому
спуску. В Кремле гудели скорбные колокола, по стенам зорко стерегла воинская
спира, гремя бердышами и топорками, порой била в тулумбасы, беспокоя ночь.
Боярыня вышла из каптаны на Болоте, невдали от палаческой колоды, приказала
челяди ждать; настуженный воздух пахнул рыбьей кровью, максой, требушиной и
свежими огурцами. Наверное, с вечера привезли корюшку с Белоозера. По
аспидному небу шатались сполохи, вороны угрюмо крыкали над иноземными
торговыми лавками.
Боярыня, шаркая валеными пимками, осторожно спустилась по покати берега
к урезу льда и будто угодила в погребицу, такая мертвящая тишина объяла ее.
Глухо было, темно, хоть глаза выколи, за Москвой-рекою с протягом выли
волки, прибиваясь к церковным звонам. Щербатые кирпичные стены дышали
стужею, казалось, за каждым уступом скрывались варнаки; всхолмленная
небесная твердь нависла над головою, готовая придавить. И в груди Федосьи
Морозовой тоже застыло все, как в черепушке, выставленной на мороз. Боярыне
хотелось узнать глубину грядущего одиночества и сиротства, и тут она почуяла
его: жизнь кончилась, незачем было продлевать ее, а Бог не призывал к себе.
В ледяной погребице, куда нечаянно сунулась Федосья, вся мирская шелуха
разом опала с плеч, как нищее платье; словно голую, выставили архангелы
боярыню на посмотрение пред Христом, чтобы узрел Господь, как в стеклянной
склышечке, насколько черна ее душа...
Боярыня вздрогнула; ночной холод ознобил ее всю, прокравшись под подол
костыча... Опомнилась. Зачем оказалась здесь? Чего нашла сокровенного?.. Да
вот сподобилась тайне, как причастилась и соборовалась.
Федосья оглянулась, подняла глаза вверх, будто со дна лесной лощины,
обросшей дубравником. На горе, в белесом зыбком облаке отраженного
кострового света и небесных залысин, табунком толпилась челядь, упорно