"Владимир Личутин. Вознесение ("Раскол" #3) " - читать интересную книгу автора

черной бархатной шапчонкой с головой упрятал Хитрова, заколдовав того в
безропотного ягненка... Да и тетка-то Анна лишь в верховых боярынях, а
Федоска, эта черница-кобылица, в приезжих, и не надо ей в день да в ночь
торчать в хоромах, услуживая во всякой прихоти, боясь прослыть в неугодных.
Юный стольник поднял стеснительный взгляд, и Хитров не успел согнать
кривую усмешку; в выцветших голубых глазах еще плавал злой морок. И
посоветовал дворецкий треснутым голосом:
- Иван Глебович, дал бы ты матери наук, ввел в ум. Чего она, безумная,
ерестится противу царя, как моль на пушнину, и других с толку сбивает? Что
ей, жизнь не в пользу иль жить не хочется? - Хитров посуровел, стиснул
булаву, как боевую палицу. - Не тебе под материной юбкой ходить. Сам
хозяин... Коли уселся на конь, так чуй стремя да плеть. Земля-то, малыш,
близко под копытом, да неутешлива, как грянешь. Иль не боишься падать?
- Не боюся, Богдан Матвеевич, сковырнуться. Земля наша матушка мягше
пуховой перины... А Федосье Прокопьевне я не отец, чтобы вразумлять. Яйца
курей не учат, - по-стариковски рассудил юный стольник.
Он осекся, не успел договорить, круто осечь дворецкого, чтобы не лез в
чужой монастырь с уставом; тут из чулана, будто заговорщицы-притворщицы,
выпятились с поклонами три Анны. Хитрова поманила дворецкого за собою,
затаилась в сутемок ценинной печи, зашепталась, в чем-то настойчиво пытая
Богдана. Иван Глебович невольно навострил ухо, и послышалось ему, будто
шипит змея подколодная: "Видал-нет, как Федоска Морозова ускочила, будто
нашпарили. Ишь выставляется, безумная... Сама из житенных высевок едва
слеплена, а выдает себя за перепечу из княжьего выводка. Ты, Богдан
Матвеевич, не солодись пред има, пуще на ейного выродка нажимай, без
послабки. Коли служить взялся..."
Наверное, поблазнило стольнику, ибо когда вышла боярыня из-за
столбовушки, то вдруг одарила Ивана Глебовича сусальной улыбкой и отбила
поклон.


* * *

... Что, царь-государь, горюшица призатаенная, не сыскалось тебе места
во всем Терему, чтобы без пригляда облегчить сердце? Хоть и погнал прочь из
спаленки всех доглядчиков, но присмотрись пуще, и будто из каждой проточинки
и пазушки в стене, из ставенки и картинной рамы с персонами тайные приставы
дозирают твое горе... Да ты не робей, Алексей Михайлович, не бойся
подпазушного клеща, что впрыскивает яд без боли, но страшись зрака Божьего,
от него-то и чуешь испуг и ломотье в душе...
Стихло в чулане, не слышно чужого вздоха, и за дверьми могильная
тишина, словно бы вся вахта спальников ушла в запойный сон, и лишь Богдашка
Хитрый неотступно караулит у ободверины, чтобы лисьим умом своим скоро
уловить тайное твое желание.
А Марьюшка в повапленном гробу возлегла, как уряженная, раскрашенная
кукла. Что ты окаменел, как мореный дуб? иль ноги твои остамели, налились
водянкой, вот и боишься оторваться от дверной скобы, как бы не упасть.
Не кручинься много, милый мой, безутешливый, не убивайся долго, того
Господь наш не любит, а маленько поплачь, вырони слезу; ведь то радостная
печаль навестила тебя, к Богу в райские кущи убыла голубеюшка с беспечальным