"Владимир Личутин. Вознесение ("Раскол" #3) " - читать интересную книгу автора

вздохом...
Царь-государь, покорно склони выю, не упрямься, не взглядывай с темной
надеждою на гроб, укутанный в прозрачные пелены, вроде бы воспаренный над
лавкою, как челн, покачивающийся на воздусях; хоть властию на бренной земле
ты вроде Создателя на небеси, но всей твоей тленной мощи самодержца не
хватит, чтобы вдунуть малую толику живого огня в одеревеневшие, уже ломкие
уста. То лишь Христу нашему под силу бы, но и Он, Благодетель, ждет
восстанного означенного дня, чтобы поднять с погостов к вечной жизни всех
верных своих.
... Царь решился наконец, деловито прошел к тяблу, с печальными
воздыханиями и влажной пеленою в потемневших глазах оправил фитили елейниц,
сощипнул нагар, подлил маслица, тяжело прихватывая грудью душного воздуха,
протер иконы влажной губкой, опустился на колени, а после и вовсе растянулся
на полу, прося Спасителя о милости, и невем сколько пролежал с непролившейся
слезою в озеночках. Очнулся, с трудом на ноги поднялся, подсыпал пашенца в
тарель, подлил из серебряного кувшина родниковой воды в скляницу: отведай,
Марьюшкина душа, последней земной ествы, чтобы хватило сил взняться крылами
по небесной тверди. И вдруг скрипнуло что-то сзади, горготнуло, едва
уловимый всхлип донесся до слуха. Вздрогнул царь, устрашился и, подойдя к
домовине, с любовию оперся двумя ладонями о взглавие его, всмотрелся в
покоенку... Да полноте, ведь оживела матушка, вон и ресницы насурмленные
вздрогнули, и натертые румянами губы изогнула улыбка, и грудь всколыхнулась
так, что полыхнуло пламя свечей, вон и влажная испарина просыпалась на челе
росою, и упругая дождинка сочно упала с расписной подволоки на переносье
царицы, закатилась обратно в рыжеватый родничок слезника и там студенисто
замерцала.
... Господи, батюшко государь, да ты никак плачешь?!
Толстые восковые свечи в посеребренных панафидных столицах горели
ровно, без треску по четырем стенам домовины, золотистый туск, словно
тончайшая июльская солнечная кисея, приокутывал лицо Марьюшки.
"Упокой, Боже, рабы Твоя и учини ея в рай..."
Царь присдвинул со лба венчик, поцеловал жену в тонкую морщину,
рассекшую лоб наполы, и вдруг всхлипнул, прижался к родному обличью, с
какой-то надеждою впитывая студеный холод, чтобы навсегда укупорить его в
своем сердце; потом облобызал лимонной желтизны пробежистые тонкие персты,
пахнущие елеем, ароматными вотками и чужим сладковато-пряным духом, и
тяжелое, устюжской чеканки распятие на груди с небесной чистоты эмалями и
зернами багровых рубинов, так похожих на капли Христовой крови. Государь
зачем-то воровато оглянулся на дверь и, тайно казня себя за языческое
малодушие и неизживаемое детское простодушие, напитанное сказками мамок и
песнями дворцовых нищих, просунул под вишневый бархат тугого огорлия,
низанного алмазами, прощальное свое писемко; а потом с придиркою оглядел
затею: не обнаружат ли ее случайно крестовые священницы и дьяконы.
Шел девятый час ночи, когда вовсе очнулся государь, а сердце
остекленело в тупом спокое, и в самой глуби его, как в драгоценной
хрустальной склышечке, навсегда поместилась жена. Царь встал за гробом и
начал честь псалмы, мерно покачиваясь и почасту взглядывая на усопшую; он
словно бы вместе с Марьюшкой примерялся к небесной лествице, к ее шатким
ступеням и поручам. Эк, ветер-то как разносит по-за облак, аж в ушах
свистит.