"Владимир Лидин. Рассказы о двадцатом годе " - читать интересную книгу автора

Илью Ильича утром в жилищный вызывали: пришёл в отдел, стал в черёд.
Всякий народ в череду стоит: и старички, и барышни иззябшие, и шинели.
Ползёт очередь, дошёл до стола, барышня глаза пустые вскинула, опросила,
листок взяла, в книге порылась - Объявила: - Кабинет есть? - А как же-с, по
домовому комитету.- Будете в одной комнате заниматься,- а в кабинет сверху,
из номера пятого, семейство с юга бежавшее: пятерых сереньких, на одно лицо,
как рябчики: мамаша с бородавочкой, и две дочки с бородавочками на этом же
месте, И два сына с бородавочками - все служат, вечером на салазках
привозят, что выдали.
На бульваре болван: кожаный, широкорылый, глаза раскосые - силомер.
Стоит коренастый, рожу кожаную выпучил, ждёт: подойдёт кто силу мерить,
размахнётся, даст ему в рыло - стоит болван молча, ухмыляется: мало каши ел,
не нагулял силы. А другой подойдёт сумрачно, от жизни постылой, рукав
засучит, развернётся - качнётся болван, заревёт - значит, есть ещё сила,- и
пойдёт тот довольный.
Из отдела жилищного Илья Ильич шёл: от газет сырых отворачивался, чтобы
не видеть. На бульваре старушонка прыгает, веточку ловит,- шёл, шёл, видит:
стоит болван, рожу кожаную надул, ухмыляется, да так нахально, даже к печени
подступило. Огляделся Илья Ильич, подошёл, спрашивает:
- Сколько?
- По морде вдарить керенку за раз.
- Дорого.
- Опять кожа почём, стирается.
Илья Ильич керенку вынул, уплатил, рукав засучивал. Болван стоял,
ухмылялся, глазом косил. Илья Ильич зубы сжал, развёртывался.- Смеёшься,
дьявол. Свободы захотел? А, ну-ка, прими за свободу,- плюхнул его в сытую
морду,- стоит болван весёлый - только руку отшиб.- Молчишь, сволочь? А,
ну-ка, жилищный отдел,- да как вдарит: заревел болван, снова улыбается. Даже
к вискам подкатило:- Так я тебя, дьявол, уважу,- руку занёс, даже укнул:- За
жилищный отдел,- да как вдарит: заревел болван жалобно, даже заплакал.
Илья Ильич лоб отёр, оглянулся - и вдруг прояснился разом: - Что же я
это наделал? Пуще всего политики сторонился, и вдруг на тебе - с головой
влез, хуже заговора.- И пошёл прочь бочком: всё лоб отирал, оглядывался.
Домой пришёл, сел у пчёлки остывшей, за голову взялся:
- Что же наделал теперь? Берёгся, берёгся, да не уберёгся. Оно,
конечно, болван с рылом кожаным не выдаст - да ведь времена какие, господи:
и про себя подумаешь - узнают, не то, что болвана бить.
Все дела запустил, просидел так в кресле до вечера, пока не налезла
синь густо, на Савву Звенигородского окрестился, пошёл к соседу Адаму
Адамычу. Адам Адамыч термос мастерил - вроде духовки - из газетной бумаги.
Илья Ильич подошёл - знакомая была голова Адама Адамыча, лысая, тридцать лет
знаемая,- голову эту обнял, к лысинке щекою прижался, сказал:
- Прощай, Адам Адамыч, старый друг. Тридцать лет жили мы с тобой душа в
душу. Пришло время расстаться.
Адам Адамыч глаза стеклянные, немецкие, на него выпучил, встал во весь
рост во френчике своём потёртом, помолчал, палец вытянул деревянный, сказал:
- Ви... контрреволюционер?
Илья Ильич его за шею обнял, зашептал:
- Молчи, молчи. Ночью жду обыска. Всё может случиться. В заговоре не
участвовал, а не отвертишься. Теперь стена - враг, и та всё знает, что