"Альберт Лиханов. Собрание сочинений в 4-х томах Том 3" - читать интересную книгу автора

Понял он все только поутру, когда, поев, они сели на телеги,
запряженные обыкновенными лошадьми, и направились в поле.
Эта езда напоминала Николаю деревню, страду, сенокос или сдачу хлеба -
вот так же, колонной, они возили мешки с зерном на хлебосдаточный пункт; он
повеселел, замурлыкал, опять поймал на себе жалостливые взгляды, замолчал,
хмурясь, а потом зрачки его сами по себе расширились до предела.
Поле прорезали траншеи, и в них, и между ними, и возле обугленных
танков лежали мертвые люди.
Это был страшный день.
Старшина с неподвижным лицом учил Николая похоронному ремеслу, и,
страшась, холодея, он делал то, чему его учили: доставал из нагрудных
карманов документы, откручивал ордена, снимал медали, клал мертвого на
телегу, подвозил к могиле.
Сперва он крепился, потом его стало рвать - трупы были непередаваемо
страшными, - и старшина отправил его в расположение. Колька скинул одежду,
отмыливался, лил на себя ведрами воду, потом лег на траву и забылся.
Его разбудил старшина. Солнце ушло за лес; очнувшись, вспомнив все,
Колька снова побежал в кусты. Его выворачивало до последнего, до желчи,
зеленый, он вернулся к своему командиру, тот держал стакан с водкой; не
говоря ни слова, Николай выпил, все поплыло...
Утром старшина отвел Кольку к какому-то офицеру, и тот спросил:
- Хочешь, Симонов, мы тебя отправим куда-нибудь? На кухню, что ли?
Николай молчал, понуря голову.
- Говори, хочешь? - толкнул его старшина, и Колька сказал мертвым,
безликим голосом:
- Теперь все равно.
Офицер долго молчал, молчал старшина - его лицо ничего не выражало.
Только подрагивали губы и часть живой щеки. Потом они поднялись, и старшина
с Николаем вернулись в команду.
Он осунулся, похудел, как его командир, стал молчалив и не боялся
мертвых: теперь его глаза видели все, что может видеть человек. Больше
ничего не оставалось.
Старшина, жалея Николая, пробовал облегчить его службу, приставив в
группу землекопов, а потом плотников, которые сбивали стандартные пирамидки
со звездочкой, подкрашивали их, за неимением другого, разведенной
марганцовкой.
Впрочем, этих скидок Николай не чувствовал, не понимал. Он молчал, все
больше молчал и молча снимал награды, собирал документы. Даже в таком деле
он нашел здравый деревенский смысл: мертвых надо было не только похоронить,
надо было собрать память об их жизни, надо было поставить пирамидки, чтобы
потом люди приходили к ним.
Но однажды он увидел картину, которая изменила даже это, необходимое,
житейское понимание его работы. Увиденное в то утро словно вмиг изменило его
самого: до тех пор Николай как бы глядел внутрь себя, поглощенный горем и
тяжестью, а теперь взгляд его переменился - и он глядел из себя, он глядел
широко вокруг и не только своими глазами. Он увидел и понял смерть солдат их
умом и памятью их вдов, осиротелых ребятишек, навеки горестных матерей.
Они с напарником взошли на небольшой холм, серый и выжженный. Под
высоткой лежал наш солдат. Смерть застигла его в беге: он лежал, откинув
вперед одну ногу, и винтовка была под ним, намертво сжатая руками. Второй,