"Эдуард Лимонов. Убийство часового " - читать интересную книгу автора

отряда. Из тех натуральных первых рядовых смельчаков, которые сами, без
команды и вопреки приказу, полезли на самосвалы. Прошли от площади до
площади с боями.
Время идет. Мы стоим. Недовольных стоянием все больше. Мужики ворчат,
как в лермонтовском "Бородине", "не смеют, что ли, командиры чужие изорвать
мундиры о русские штыки...". Ясно, что мы теряем, французы сказали бы,
моментум. Перевод тут не нужен. Мы теряем несущую скорость, внезапность,
психологический победный перевес, лихость налета. Такие вот именно
"моментумы" подъема позволили нашим отцам взять Вену, Берлин, Бухарест,
Будапешт и другие вражьи столицы. Я рассматриваю свои руки. На них ссадины.
Грязь под ногтями. Рукав бушлата в глине, пола - в цементе. Чернорабочий
Тверской. Оглядываюсь. Сзади - насколько видит глаз - море голов, знамена,
флаги.
Некоторые окна открыты. Из десятков окон свисают наши флаги. Эти за нас.
Большинство же окон глухи, и шторы задернуты. Тверскую населяет бывшая
советская номенклатура. Перевернув пиджаки, большинство их сделались
демократами.
Человек с мегафоном (уже другой) объявляет, что переговоры закончились
ничем и придется идти на столкновение. Стариков и женщин просят выйти из
рядов. Стариков и женщин, впрочем, немного. Сейчас пойдем. "Мудаки!- ругает
наше руководство мужик слева от меня.- У нас же теперь нету разбега, мы
стоим вплотную к ним. И цепей нет! Делайте цепи, мужики!" - кричит он.
"Цепи! Цепи!" - передается как команда. "Цепи!" - кричу я и насильно хватаю
под руки соседей. Образовывать цепи в слишком густой толпе нелегко. Нашего
молодого стратега я не вижу. Вокруг меня множество незнакомых мне лиц. Новое
пополнение, просочившееся за время переговоров? Мы, увы, двигаемся. Шагаем,
а не бежим вперед. А впереди нас уже бьют. Надвигаются на нас розовые,
поросячьи, побагровевшие в напряжении лица юных наемников. Им лет 20-25, не
больше. Розовые парни машут дубинками, бьют, не разбирая. Падают под
натиском толпы. Вскакивают, бьют ногами и дубинками упавших наших. Падает
сбитый с ног старик. (Что ж ты не ушел, батя!) Сразу трое пинают
растянувшееся на асфальте тело парня в голубой куртке. Лицо парня обильно
окровавлено. Кровь и на асфальте. Тела, крик, визг женщин, хрипы и русская
ругань. Меня вместе с обрывком нашей цепи, с пятью-шестью мужиками, выносит
на них. Искаженные яростью лица. Удар дубинки по правой части грудной
клетки. Подымаю руку над лицом, чтобы прикрыть очки. (Оказаться без очков
для близорукого человека - опасность номер один.) Второй удар приходится
сверху по черепу... Отдираю от себя пытающиеся задержать меня несколько пар
рук, опрокидываю кого-то и, прикрывая голову руками, пробиваюсь со своими на
площадь Пушкина. Оглядываюсь. Добрая тысяча людей прорвалась, и брешь,
прорубленная нами, закрылась. На площади хаос военных, броневых и
милицейских автомобилей, милиции, демонстрантов, прохожих, знамен. Снимаю
кепку, щупаю голову. Крови нет, но уже вспухла огромная шишка. Полторы
головы у меня. Ругаюсь. Кричу туда к ним, к розоволицым: "Храбрецы, бля, с
безоружным народом. В следующий раз мы придем со стальными прутьями... Суки!
Иуды!" Без кепки меня узнают люди, пожимают руку, просят автографы. Спасибо
людям. Многие, оказывается, читают мои статьи в "Советской России", спасибо
им за их доброе внимание. Мне протягивают экземпляры газеты "День", вышедшей
сегодня. На первой и последней страницах мои тексты. Проживший долгие годы в
одиночестве, вдали от Родины, вот я на моей площади, приветствуем моим