"Эдуард Лимонов. Чужой в незнакомом городе" - читать интересную книгу автора

из рукава парки пухлую кисть, он взглянул на часы. - У меня есть еще
четверть часа. Кофи могу тебя угостить. И можешь ватрушку какую-нибудь
сожрать, ты ж у нас всегда голодный..."
Мы вошли в кофе-шоп на том же углу. Он был открыт двадцать четыре часа
в сутки. Функционируя на манер мочевого пузыря, этот кофе-шоп то разбухал от
народа в ланч-тайм до максимума, то сокращался, как сейчас в четыре утра, до
минимума. Подержанный щекастый черный в пилотке и фартуке спал себе в кресле
у бака с кофе, но тотчас привычно проснулся. "Good morning, early boys"*, -
сказал тип.
______________
* Доброе утро, ранние ребята (англ.).

"Гуд монинг, спящий красавец!" - грубо ответил Борщаговский. Меня
восхищала легкость с какой Борщаговский адаптировался в новом мире. Он жил в
Соединенных Штатах столько же времени, сколько и я, однако прекрасно
вписался в город как визуально (жирный, сильный и бесформенный), так и со
звуковым оформлением все было у него в порядке. Он знал может быть лишь
несколько сотен английских слов, но оперировал ими с наглостью и грубостью.
Слушая его, странным образом не возникало ощущения того, что он бывший
советский, но само собой определялось "Вот тип из Бруклина или Квинса." Если
крысы Нью-Йорка, я знал, подразделяются на два основных подвида: серую
обыкновенную, и brown - большую, то несправедливо перенеся это же
подразделение на человеческих существ возможно классифицировать
Борщаговского как brown-большого. Я подумал, что Нью-Йорк, получается, очень
провинциальный город, если типы вроде Борщаговского чувствуют себя здесь на
месте, вписываются...
Черный дал нам кофе и каждому по тяжелому изделию из теста, посыпанному
сахарной пудрой, как рожа старой красавицы. Изделие было жирным, как свинина
и сладким, как копченый финик. Откинув капюшон парки, Бощаговский вгрызся в
мякоть. Поглядев как он жрет, некрасиво, но с наслаждением, я, вернувшись к
своим мыслям, решил, что, по-видимому, Нью-Йорк по своей психологической
структуре ничем не отличается от Киева. А Борщаговский явился из Киева. Я
посетил когда-то Киев два раза и был поражен жопастой сущностью города -
столицы Украинской республики. Детство мое и ранняя юность прошли в
Харькове, бывшей столице этой республики. Харьков был скучным
университетским и заводским городом, но я всегда находил его тоньше,
неврастеничнее и интеллигентнее Киева. Харьков переживал жизнь, нервничал.
Киев самодовольно нагуливал жиры над Днепром: жители были толще и спокойнее.
"Нью-Йорк не похож на твой Киев, как ты считаешь?" - Я съел треть
изделия и остановился отдохнуть.
"Не знаю, маленький, я не психоаналитик... Дался тебе Киев. Дела надо
делать, а не философствовать. Нашел бы мне лучше богатую шмару. Я бы тебя
впоследствии отблагодарил..."
"Ты же знаешь, Давид, вокруг меня одни пэдэ..."
Он захохотал так же грубо, как жрал до этого. "Пэдэ, маленький, очень
любят дружить с богатыми старушками. А мне и нужна богатая старушка, я же
тебе объяснял."
Я нравился Борщаговскому. Он начал с того, что объявил себя поклонником
моего журналистского таланта. "Забияка, этакий, хулиган!" - хлопал он меня
по плечу, приходя в "Русское Дело" давать какие-то подозрительные