"Михаил Литов. Наивность разрушения " - читать интересную книгу автора

женщины, чьи ожидания я обманул, что экономическое положение в стране стало
ухудшаться просто катастрофически, наружу выступила жуткая нужда народа,
всюду вдруг расселившая нищих с немыслимыми, картинными язвами и субъектов
с чудовищными пороками, и элементарный расчет показывал, что я могу быть
только обузой для особы, которая еще надеялась вести достойное
существование и даже преуспевать всем бедам и всем погубителям России
назло. Ее наш разрыв тоже мучил, да еще подлило масла в огонь то
обстоятельство, что я, а не она, выступил инициатором развода, я,
иждивенец, приживал, которому бы сидеть и не рыпаться, а не она,
смирившаяся перед своей обреченностью на крестные муки, героическая,
достойная во всех отношениях. Выслушав мою хорошо продуманную
"разъединительную" речь, она долго сидела с окаменевшим лицом, и я думал,
она либо свалится в обморок, либо бросится на меня и выцарапает мне глаза;
однако не случилось ни того, ни другого, она только кивнула и сказала:
ладно, поступай как знаешь. Превосходная женщина!
Я вернулся в свой дом на окраине и с головой ушел в чтение книг.
Именно такой образ жизни и представлялся мне идеальным. Я вообще люблю
деревянные дома, о книгах же и говорить нечего, и библиотека, пожалуй,
единственное место, где меня не огорчает мысль, что моя жизнь может
подзатянуться. У меня часто бывает страшная апатия, пропадает всякое
желание жить, и я подумываю о самоубийстве, обмозговываю способ
сравнительно безболезненного истребления в себе бытия, но порой достаточно
вспомнить о книгах, о книжных магазинах, о внушительности моей личной
библиотеки, как мной овладевает желание жить и жить, жажда тихой, укромной
читательской жизни, склоненной, при мягком свете настольной лампы, над
раскрытой книгой. Я много думаю о смерти, но не придумал ничего, чем
превзошел бы других мыслителей; кажется, я довольно отважен перед
неотвратимым уделом всего живого, а что до выкладок о моем собственном
будущем конце, они так или иначе сводятся к пожеланию, чтобы я почил в том
самом доме, который достался мне от родителей, по крайней мере непременно в
деревянном доме, а не на улице или в больнице, и чтобы костлявая застала
меня за чтением книги и взяла тихо, не причиняя чрезмерных страданий. Все
это очень девственно, романтично, благостно. Случалось, я до одури начинял
себя воззрениями на свою жизнь как на исполнение некой особой читательской
воли, и тогда грань между жизнью и смертью трогательнейшим образом
стиралась в моем воображении, я бродил по дому рыхлый и слабый,
разнежившийся, отдавший всю энергию миру, делу, служению благородной цели,
источивший ее всю на волны, которые уже сами несли меня к сокровенному,
заветному идеалу, к Богу, в вечность.
Стало быть, был момент в моей биографии - со дня ухода от жены до
начала безумных событий снежной поры 91-92 гг. - когда счастье, умиление,
сладкая болезнь наивности, детской трогательности, а беря выше, так и
мудрость, укрепляющая душу едкость прозрений не обходили меня стороной. Я
этим жил. Одно новоиспеченное, мало кому известное и смешно барахтающееся в
коммерческом море издательство, нащелкав книг и не умея их сбыть,
понуждалось в человеке, отвечающем за хранящиеся тиражи, и меня приняли на
эту должность, за что я стал получать каждый месяц некоторую сумму, не
затрачивая в действительности почти никакого труда. Итак, возникает вопрос:
кто же я? Я читал, помимо художественной литературы, книги по истории, по
философии, и количество прочитанного было столь велико, что волей-неволей