"Михаил Литов. Посещение Иосифо-Волоколамского монастыря " - читать интересную книгу автора

прекрасно сложенная сила ее молодого тела.
Когда проехали Волоколамск, Иван Алексеевич сделался за рулем вообще
как раздувшаяся сова, он смотрел перед собой застывшим бездонным взглядом,
а то внезапно резко поворачивал голову и с сумасшедшей пронзительностью
взирал Бог знает на что, вряд ли толком-то и возбудившее у него интерес.
Собственно говоря, пошиб нерусского отсутствия раздолья и широты выразился
неожиданно в нем, испарилась веселая дорожная лихость, от доброты
огромного, всепроникающего понимания мира осталась одна лишь узкая жесткая
воронка, которая могла теперь засосать разве что только некстати
подвернувшуюся дочь. Сашенька постепенно уже усваивала закравшееся ей в
голову подозрение, что с отцом нынче сладить будет нелегко. Да и никогда
она не рассчитывала в этом на легкость и даже любила в отце нечто
непредсказуемое, всегда вдруг резко выныривающее из неисповедимой, так
сказать, глубины, то тычущее ей в лицо некое пламя, то угрюмой тенью
мечущееся ей под ноги. Но одно дело в обычной обстановке споткнуться об
очередную неожиданность, от неожиданности же и рассмеяться, да выскользнуть
и побежать по своим делам, и совсем другое - очутиться во власти
заложившего в себе надобность решения какой-то важной проблемы отца далеко
от дома, в невероятной глуши. В таких диких и пасмурных краях, как вокруг
этого Волоколамска, власть отца, и Сашенька хорошо знала это, принимала
иной раз крутой оборот, что-то нагромождала на нее такое, что не имело
отношения к действительной жизни, а вместе с тем давило, слепленное отцом с
умелостью истинного мастера-изувера, похлеще иной действительности. На
окраинах мира отец находил какие-то важные для него монастыри и там мучил
Сашеньку оголтелым баснословием, рассказами о деяниях древних епископов и
монахов, подвижников; в этих рассказах заключалась словно не его
собственная пытливость, а желание за что-то возвести на нее, Сашеньку,
ответственность, взыскать с нее.
На подъезде к монастырю он начал скверно обработанными, шершавыми
глаголами погружать дочь в темный мир тюремного заключения в стенах этой
обители неких еретиков, в безысходную правду того, что здешняя земля
приняла самого Малюту Скуратова. Чувствовалось желание отца услышать
дочерний писк, сдавленный возглас изумления и страха. Но Сашенька не
дрогнула и не поддалась, напротив, даже почувствовала, что все эти известия
как-то быстро и легко пройдены, остались позади и если восприняты ею, то не
настолько, чтобы она над ними когда-либо и впрямь задумалась. У нее была
простая мысль, что сидеть в монастырской тюрьме, как какому-нибудь там
Максиму Греку или нестяжателю Косому, ей все равно не суждено, а если и
написано на роду в свое время лечь в здешнюю землю, так до этого еще Бог
знает как далеко. И Сашенька даже не рассмеялась, когда отец навел ее на
все эти исторические справки. Она до того осталась в нетронутости своей
молодой, свежей, холодной красоты, что Иван Алексеевич, как ни был увлечен
своими соображениями и сомнениями, запнулся, ощущая, что у дочери, вот так
убежденно не ответившей на его страшный доклад, может быть неодолимое
превосходство над ним не только сейчас, когда он по-своему умилился и
разглядел в душе порыв потесниться к ней, с каким-то намеком на
подобострастие поцеловать ее, но и во все время посещения обители.
Они пошли к монастырским воротам. Девушка ставила в грязь свои
прелестные туфельки как ласты на скользкие гребни морских волн, сдержанная
и величавая, гибкая, вдумчиво внимающая отрадной зрелости своих