"Михаил Литов. Посещение Иосифо-Волоколамского монастыря " - читать интересную книгу автора

извиваясь от испуга.
- Ладно, ладно, - сказал отец угрюмо. - Я не думал, что у тебя это
серьезно. Эти страхи... В чем же дело? Ну, хорошо, обещаю тебе, я ничего
такого не сделаю, не выйду за рамки приличий. Тут дело, может, вообще не в
тебе, не в твоих настроениях. Разбираться в них сейчас не время. Успеется!
Не для того приехали сюда...
Женщина, подбежав, протянула ему книгу, и Иван Алексеевич аккуратно
расплатился. Остался он снова с дочерью наедине, но только и думал о ней,
слабой, очаровательной, невежественной, как о воззвавшей к нему из глубины
своего дремучего страха перед мрачными стенами монастыря; он думал об этом
так, что мысли не было, а было лишь умиление перед вероятием подобной
мысли, до некоторой степени распространявшееся даже и на саму Сашеньку.
Однако в действительности его вниманием целиком завладела книга. Он раскрыл
ее и не то чтобы углубился в чтение, а скорее, сразу углубленно схватил
суть, понял в ней все уже не новое для него, уловил знакомые имена, вообще
ухватился за нить более или менее известных ему событий, разворачивавшихся
перед ним на страницах, которые он торопливо переворачивал быстрыми,
гибкими пальцами. Сашенька с любовью следила за этим книжным человеком, за
его красивыми телодвижениями погруженного в чтение, в мысль, в чувство
времени и вечности господина, не догадываясь и смутно, что подвох ей
готовится не в его ответной любви, не подлежащей сомнению, а в книге,
которую он стал читать, забыв о присутствии дочери, и даже во мраке веков и
истории, до которой ей не было ни малейшего дела.
Она любила сейчас его за то, что он подвинулся, освободил для нее
местечко возле себя, позволил ей возвыситься и стать едва ли не вровень с
ним, - ведь это произвело в ней настоящий переворот, и она почувствовала,
что действительно вдруг оказалась в ситуации предостаточного ума и
внутренней широты. А сколько чувственности теперь заволновалось там,
внутри! И это отец подарил ей такие возможности, и никто другой не мог бы
сделать с ней ничего подобного. Странно уже было ей вспоминать о недавней
узости своей души, хотя она толком еще и не сознавала, что же на самом деле
изменилось, чем ее нынешнее состояние отличается от прежнего и в чем
состоит новая ее душевная и умственная просторность. Она только
предполагала, что дело в некой перемене возраста, т. е. что она вдруг стала
взрослее, разумнее и чуточку женственнее, и что помогла ей преобразиться не
собственная сила и красота, а любовь отца, требовательная и порой жестокая,
домогающаяся ее приобщения ко всему, что разжигало его пытливость, ту дикую
страсть к старине, которая ничего, кроме огорчения и распрей, не приносила
их семье. А сейчас он интересовался исключительно книжкой, и это немного
обижало Сашеньку. Он мало зарабатывал и слишком много тратил на эти
книжки, - так считали они с мамой; они, мать и дочь, часто злились на
такого главу семьи и в воображении порой видели, как бьют его за глупое
пристрастие к монастырям, разным епископам и монахам, к книжкам, которыми
он от них загораживался. Но все же единение у Сашеньки было с отцом, а не с
матерью. И она прощала ему эту книжку в руках, это равнодушие к ней. Она
видела, что он уже забыл о ее недавнем всплеске эмоций, а следовательно, и
не понимал, что с ней произошла настоящая перемена. Но, как уже взрослый
человек, как уже настоящая женщина, которая не только бессмысленно таращит
восхищенные глаза на собственную прелесть, но знает себе истинную цену, она
не сердилась на него, зная, что придет минута, когда и у него откроется