"Михаил Литов. Угличское дело " - читать интересную книгу автора

скромно и обезличено ушедших из жизни людях. Там-то и будет подстерегать
его недостойная ученого исследователя расслабленность, пожалуй что и
плаксивость, потому что ему и не останется иного, кроме как разразиться
стоном, всплакнуть о бесконечной московской изобретательности по части
издевательств над Угличем.
Незнакомец всматривался в Павла, улавливая его соображения и
внутренние муки.
- Ну что, призадумались? - сказал он.
Павел продолжал размышлять, а ничего не выдумывалось, и впереди его
ждал крах, провал в ненаучность. Наконец он неуверенно проговорил:
- Если бы это только подразумевалось...
- То есть?
- Ну, что мальчик и женщины были местные.
- Как же это может только подразумеваться, если это так было? -
выразил притворное удивление незнакомец. - Если убили не царевича, а
подставленного вместо него мальчика, то этот мальчик мог быть только
местным. А уж та женщина точно была местной.
- Но это трудно доказать!
- А и доказывать нет нужды. Вы же не станете утверждать, что ваша
теория о подмене и о последующем возрождении царевича Димитрия в царе
Лжедмитрии не доказана или недостаточно доказана? Выходит, все ясно и с
подменным мальчиком, и с той женщиной.
Павел жалобно сопротивлялся:
- Подумают, что я какой-то региональный теоретик, будут смотреть на
меня как на провинциального мечтателя... засмеются в том смысле, что я,
мол, какой-то кулик, который хвалит свое болото, что я только и способен,
что защищать разные местные святыни, что я местечковый... а я хочу широты,
универсальности, общей безупречной истины!
Незнакомец повел большой рукой в воздухе. Он не отмахивался от Павла,
уже склонного жужжать назойливой мухой. Он, скорее, разгонял туман, в
котором тот принялся выкрикивать свои неподобающие заявления; впрочем, вид
у него при этом был несколько презрительный. И не очень-то существенно, что
ответил в данном случае кремлевско-волжский собеседник угличского
исследователя, да и куда как понятно, что, собственно, ответил бы на его
месте любой более или менее смышленый человек. Улыбка, холодно охватившая
его губы, с бесшумным и даже безболезненным хрустом костей превратила Павла
в карлика, и уже стало очевидно, что бедному ученому пора домой. С этим,
переживая мгновения величайшей слабости и растерянности, он и ушел. Уныло
прошелестели его шаги бесспорно состарившегося человека на Спасской,
свернули на Февральскую и, еще раз коснувшись зачем-то кремля на
Ростовской, растаяли в светлой и веселой перспективе Ярославской. И это
весь результат идеальности, в которой он зажил после испытанных в Сергиевой
Лавре впечатлений? Ему оставалось либо бросить свой труд, либо последовать
путем, на который не без насмешливости подталкивал его незнакомец. Однако о
незнакомце он странным образом позабыл, как только расстался с ним,
следовательно, путь, на который тот указал, был либо косвенно подсказанным
путем, уже осваиваемым Павлом до полной самостоятельности и даже некой
самобытности, либо вовсе не должен приниматься в расчет - на манер того,
как не досчитывается Павел в своей памяти самого незнакомца, едва потеряв
его из виду. Положим, слова того слишком все-таки жгли сердце, но Павел