"Михаил Литов. Угличское дело " - читать интересную книгу автора

не думал в предыдущем кокетничать с незнакомцем, заигрывать, тем более
смеяться над ним, но теперь ему представлялось именно то, что он вел себя с
ним по-бабьи, и, может быть, это ощущение у него возникло потому, что тот
его впрямь разделывал, как бы даже раздевал, срывал и отшвыривал в сторону
его одежды, чтобы ему, Павлу, явиться в окончательно комическом и униженном
виде. А защиты от этого не было, похоже, никакой. Павел, и сейчас еще не
избегая незнакомца, последовательно превращался перед ним в наказанного
ученика, бесхребетного дитятю, несмышленого младенца, плод, у которого нет
веских причин для созревания в материнском чреве. Наконец он нашелся и
выручил себя наспех, сбивчиво проговоренным прощанием, после чего подался
прочь, усиливаясь сделать это как можно быстрее. Незнакомец его не
удерживал. Видимо, сказал все, что хотел. Но то ли, что думал? Этот вопрос
до некоторой степени беспокоил Павла - наверное, из-за подозрения, что в
голове незнакомца много еще пунктов, о которые ему расшибаться и
расшибаться. Кто знает, не вертится ли, не думается ли в этой голове
какое-то бесконечное, необозримое думанье, которое как ни выражай внешним
образом, всегда будет получаться только оторванный листок от могучего и
несокрушимого дерева, нечто менее всего соответствующее целому. А под силу
ли понять это целое, например, ему, Павлу? Стало быть, если незнакомец
лжет, то лжет он просто потому, что не имеет возможности доступно высказать
правду. И неужели же он, Павел, так мал и слаб, что спотыкается о листок,
ослепляется отблеском, падает всего лишь от дуновения какой-то невыразимой
в ее полноте мысли?
Он вернулся домой совсем больным, и в этот раз случилось так, что он
не мог забыть незнакомца и не размышлять о нем. Его поглощали и мучили
подозрения, что теперь этот человек не оставит его в покое, не уйдет, не
договорив, не высказав еще новых и куда более страшных соображений. Но что
можно добавить к уже сказанному? Конкретность заключалась в том, что
незнакомец отлично проделал свою работу, отменно провернул дельце. Он
раздавил свою жертву, разумеется, не сущность ее, не душу, которая не была
бы теперь больна, когда б тоже оказалась раздавленной. В Павле раздавлен
исследователь. Так видел он сам. Но ведь исследование стало частью его
сущности, его души, стало быть, задеты и они. Ему больно в целом. Так он
представлял себе случившееся с ним, но так ли понимает начавшиеся с Павлом
процессы незнакомец? Если в его голове клубится некое подобие
бесконечности, то драма падения Павла для него лишь что-то мимолетное, на
чем не стоит задерживать внимания и через что можно перешагнуть, с
легкостью следуя дальше. Вот только дальнейшего Павел заведомо не постигал,
иначе сказать, оно было заведомо непостижимым.
Несколько дней он не выходил из дому, предполагая таким образом
избежать участия незнакомца в его жизни. А затем он вынужденно поплелся в
булочную, и встретившийся ему в пути знакомый сказал, что зарезан мальчик.
Проливая свет на известные ему детали дела и желая добиться особой
выпуклости повествования, рассказчик не торопился, не рубил сгоряча, и
взмахи его рук не означали сокращений и урезаний, напротив, если он и
вскидывал руку, то исключительно для того, чтобы обрисовать ту полноту,
которой достигает его сказание. Словно с небывалой высоты он вымолвил, что
тело нашли возле церкви царевича Димитрия "на крови". Мальчика подбросили
туда, судя по всему, уже мертвым.
- А не другой это мальчик, не подставной ли? - дико закричал Павел.