"А.А.Локшин "Гений зла"; "Быть может выживу"; "Трагедия предательства" - как портрет эпохи " - читать интересную книгу автора

друг напротив друга. После нескольких банальных общегеографических фраз
разговор коснулся моего
отца.
- Ты, конечно, всем говорил про Шуру, - сказала мать.
- Конечно, когда я освободился, я всем рассказывал, кто меня посадил.
Но года через два перестал, потому что мне показалось, что это нехорошо. А
Вера продолжала, - сказал Вольпин.
Потом он подумал и добавил:
- Вообще-то Шура был недалекий человек**.
______________
** Что касается меня, то я был принужден все это молча выслушивать. У
меня не было аргументов, чтобы вступиться за отца.

Это был очень важный момент в разговоре - "гений зла" оказался
недалеким человеком. В тот момент я не придал последней фразе Вольпина
должного значения. А ведь она раскрывала способ рассуждений, которым он
пользовался, чтобы вычислить стукача. Чтобы обвинить моего отца, он должен
был обязательно считать его очень неумным человеком.
Тогда я спросил Вольпина, почему он считает, что именно мой отец был
виновен в его аресте. Вольпину не хотелось отвечать. Он сказал, что все это
было давно и что все это давно пора забыть. Но я настаивал. Тогда он, надо
сказать, довольно нехотя, ответил.
Во-первых. После освобождения он как-то случайно встретил моего отца на
улице и спросил, за что тот его посадил. А мой отец начал на него орать,
вместо того чтобы отвечать спокойно и рассудительно.
Во-вторых (и это было главным). На допросах следователь предъявлял ему
некоторые фразы, которые он говорил моему отцу наедине.
- Все вплоть до слова "блевотина"! - сказал Вольпин с гневом.
(Внимание, читатель!)
Потом он сказал, что там были и другие фразы, которые он говорил
(видимо, тоже наедине) другим людям.
- В общем, какая-то каша, - добавил он.
Что касается предъявленных ему его собственных стихов, то на этот раз
Вольпин ничего не стал о них говорить.
Тогда я попросил его почитать стихи. Он согласился, и я записал его на
магнитофон. Мне стало казаться, что замыкается какой-то очень большой круг,
его стихи снова попали в наш дом! Читал он глухим картавым голосом, в той
особенной манере, в которой читают только поэты и больше никто. Начал,
конечно же, со своего "Ворона":

Как-то ночью, в час террора,
Я читал впервые Мора,
Чтоб "Утопии" незнанье мне не ставили в укор...

Стихотворение действительно оказалось превосходным, мелкие технические
погрешности совершенно его не портили. Тема террора была подана в
великолепном, необычайном ракурсе. Это стихотворение разрушило мое давнее
убеждение, что даже небольшая доза политики убивает поэзию. Конечно, мой
отец не мог не восхищаться этими стихами.
Потом мы слушали записанное на магнитофон одно сочинение моего отца.