"Никита Ломанович. Откройте ваши уши" - читать интересную книгу автора

стих, Шут осторожно обернулся, увидел, что остался один, и затрусил к
"Сплейбею", виляя спиной и так выбрасывая ноги назад, что залу стали видны
подошвы его длинных ботинок.
"Упадет, - решили дуэтом Бинский и Динский, - или еще что-нибудь
смешное покажет". Но Шут, видимо, уважал их, потому что просто уселся на
табурет, стоявший возле принесенного молодцами урода. Подняв крышку, он,
встряхивая головой и руками, мажорно забарабанил по клавишам... И
потянулась музыка, соединявшая в себе удаль похоронного оркестра и радость
влюбившегося кота. Шут размахивал руками с энергией отбойного молотка,
сгибался в три погибели, скрипел табуретом, но ничего другого извлечь из
пианино не мог. Тогда он решил подстроиться к упрямой мелодии и,
покачиваясь, с видом медленно жующего лимон человека почти перестал (так
видели Бинский и Динский) касаться клавиатуры. В ответ "Сплейбей"
разразился веселеньким галопчиком да еще хлопнул музыканта крышкой по
рукам. Шут вскрикнул, шлепнул своего мучителя ладошкой и, приподняв на
манер автомобильного капота блестящий верх пианино, залез в него чуть не
по пояс.
"Сплейбей" не сдавался. Выбросив к потолку пару диванных пружин, он
запел под собственный аккомпанемент голосом знаменитого шансонье. Юная
девушка, доверительно сообщала полная хриплой ласки песня, гуляя по
Монмартру, влюбилась в подлетевшего к ней воробья. Как горько она
обманулась! Теперь серый негодяй топорщит шариком перышки и орет о своей
победе, купаясь в фонтанах Парижа. А мир ждет нового бога...
Кончив петь, "Сплейбей" согнулся в поклоне, отчего ноги Шута взлетели
высоко в воздух, и так затих. Дурацкий человек кое-как выбрался из почти
проглотившего его ящика, стряхнул с себя прилипшие клавиши и жалобно
заковылял к оркестровой яме.
- Скрыпочку, одну скрыпочку, господа, - заклянчил он у глядевших оттуда
голов.
Ему нехотя дали. И Шут заиграл на скрипке, упирая ее в толстый,
вылезавший из фрака живот. И сыграл хорошо, просто здорово, так что зал
совершенно затих. А потом начал кланяться, кланяться, оступился, уронил
скрипку и хлопнулся на нее задом...
На краю сцены стоял, роняя слезы, дурацкий пристыженный человек. Он
протягивал кричавшему, махавшему кулаками хозяину скрипки обломки дек,
гриф, дрожащие, свернувшиеся спиралями струны.
- Ох! Ох! Ах! - заходились от смеха наши герои, а в ушах у них уже
шелестело: "Звонарь, звонарь... чтоб на работу не опоздать". И вот,
всхлипывая и все еще держась за животы, они оказались среди обычных
русских людей на пыльном дворе, обнесенном со всех сторон белеными
стенами. Тут же поднимались к мягкому небу похожая на белый куб церковь и
острая чистенькая колокольня. Все, задрав головы, смотрели на нее.
Петр-Иванычи притихли, подняли глаза и увидели в проеме верхнего яруса
колокольни четырех стоящих рядом стариков.
- Звоны, - начал один из них, в кепке, - служили для разного. На
несчастье поднять, подумать заставить, или чтоб душа отдохнула. Подбирали
их столетиями, и те, что плохими оказались, - умерли. Остались только
хорошие, с именами. Вы сейчас послушайте Егорьевский звон. Он тихий,
спокойный, напоминает немного "Лунную сонату" Бетховена. Для легкости
души, для раздумий.