"Джек Лондон. А Чо (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

задумчивым любопытством приглядывался к А Чоу. Ему отрубят голову на
гильотине, которую строят сейчас посреди плантации. Для него не будет ни
преклонных лет, ни сада, где можно наслаждаться покоем. А Чо
философствовал и размышлял о жизни и смерти. Собственная судьба его не
волновала. Двадцать лет - это всего двадцать лет. С садом придется
подождать, вот и все. А Чо был молод и, как все азиаты, терпелив. Он в
силах ждать двадцать лет, к тому времени кровь у него поостынет, и он
лучше сумеет оценить мирный покой своего сада. А Чо придумал ему название:
он назовет его садом Утренней Тишины. Весь день радовался он своей выдумке
и, вдохновившись, даже сочинил нравоучительную сентенцию о пользе
терпения, каковая сентенция послужила немалым утешением для Вон Ли и А
Тона. А Чоу, однако, сентенция не понравилась. Голову его должны были
отделить от туловища через такой короткий срок, что ему не требовалось
особого терпения, чтобы дождаться этого события. Он с наслаждением курил,
с аппетитом ел, сладко спал и вовсе не находил, что время тянется слишком
медленно.
Крюшо был жандарм. Он прослужил двадцать лет в колониях, побывал
всюду - от Нигерии и Сенегамбии до островов южных морей, однако не видно
было, чтобы за эти двадцать лет у него прибавилось сообразительности или
ума. Крюшо был так же туп и ограничен, как и в дни своей юности, когда
пахал землю где-то на юге Франции. Он преклонялся перед дисциплиной,
боялся начальства, и вся разница между богом и каким-нибудь сержантом
жандармерии заключалась для него лишь в степени рабского повиновения,
которую им надлежало оказывать. По существу, если не считать воскресных
дней, когда слово принадлежало служителям церкви, сержант значил для Крюшо
неизмеримо больше, чем бог. Бог обычно был где-то далеко, а сержант
большей частью находился поблизости.
Этому-то Крюшо и был вручен приказ судьи, предписывавший тюремщику
сдать заключенного А Чоу жандарму для препровождения к месту казни. Но,
как на грех, накануне вечером судья давал обед капитану и офицерам
французского военного корабля. Рука у него дрожала, когда он писал приказ,
а глаза так нестерпимо болели, что он не стал его перечитывать. В конце
концов дело шло о жизни какого-то китаезы. И судья не заметил, что не
дописал последней буквы в имени А Чоу. В приказе стояло "А Чо", и когда
Крюшо предъявил документ, тюремщик и вывел к нему означенное лицо. Крюшо
усадил это лицо рядом с собой в тележку, запряженную парой мулов, и уехал.
А Чо радовался, что попал на вольный воздух, на солнышко. Он сидел
рядом с жандармом и блаженно улыбался. Заметив, что мулы повернули на юг,
к Атимаоно, он весь просиял от счастья. Шеммер за ним послал. Шеммер
хочет, чтобы он работал. Что же, за этим дело не станет. Шеммеру не на что
будет пожаловаться. День выдался жаркий, пассата не было. Потели мулы,
потел Крюшо, потел А Чо. Но А Чо переносил жару легче всех. Под таким
солнцем он три года работал на плантации. Он все улыбался, и в улыбке его
было столько непритворного благодушия, что даже в неповоротливом мозгу
Крюшо шевельнулось сомнение.
- Какой ты, право, чудной, - сказал он наконец.
А Чо закивал и заулыбался еще радостнее. Не в пример судье Крюшо
заговорил с ним на канакском наречии, которое А Чо наравне со всеми
китайцами и иностранными дьяволами хорошо понимал.
- Что ты все зубы скалишь? - пожурил его Крюшо. - Плакать надо в