"А.Ф.Лосев. Итоги тысячелетнего развития ("История античной эстетики" #8, книга 1) " - читать интересную книгу автора

мышления между политеизмом и христианством. Однако, с другой стороны, знания
одного лишь факта солнечного монотеизма для нас слишком мало, чтобы мы
смогли достаточно ясно восстановить генезис и специфику этой переходной
формы мышления у Претекстата. Единственное, что можно было бы предположить,
это то, что Претекстат соединил языческую мифологию с христианским
монотеизмом, видимо, без всякого влияния неоплатонизма. Греческим источником
Претекстата был, скорее всего, Аристотель. Недаром даже у Боэция, считавшего
себя продолжателем Претекстата, мы находим не столько неоплатонизм
плотиновского толка, сколько самостоятельную форму аристотелевского
усложненного платонизма (ниже, часть вторая, глава III, 2, п. 11). Мы не
знаем точно так же и главного, а именно, насколько проникла в теологию
Претекстата личностная диалектика, было ли в боге Солнце личностное начало.
По предположению, видимо, нет. Ведь даже тот же Боэций, искренне считавший
себя христианином, не дошел до личностной диалектики, а оперировал
диалектикой абстрактно-числовой (ниже, часть вторая, глава III, 2, п. 6).
Претекстат же тем более должен был бы ограничиваться для проведения своей
основной мысли о сведении всех богов к одному лишь формально-логическими
построениями по аристотелевским канонам. д) И вместе с тем сводить основную
идею Претекстата только к Аристотелю и отрицать определенную новизну в его
учении тоже нельзя. Задача Претекстата отнюдь не была облегчена наличием у
Аристотеля платоновской категории единого, так как Аристотель считал единое
оформлением множественности (ИАЭ IV 29 - 38; V 764), ведь там единое было
диалектически-философским понятием, рассматривавшимся в своей абстрактной
всеобщности, а Претекстату нужно было связать единое и высшее бытие с
конкретным одним богом, то есть сознательно синтезировать диалектику и
мифологию. Не мифология служила при этом у Претекстата своего рода вторичной
иллюстрацией диалектики, а диалектика стала внутренним инструментом
превращения языческой мифологии в монотеизм. Именно это обстоятельство -
стремление приспособить уже неизбежную для тех времен идею монотеизма к
родной языческой мифологии, то есть стремление поглотить христианство без
христианской мифологии, - и составляет существо новшества Претекстата. В
этом же лежит причина того факта, что хотя монотеистическая, а может быть,
даже и личностная идея уже проникла в сферу язычников, тем не менее
деятельность Претекстата являлась языческой реакцией на утверждавшееся
христианство. Здесь же заключается и главное различие между Западом и
Востоком. Восточные неоплатоники, как мы уже видели, именно потому, что они
были неоплатониками, раз согласившись признать параллель между их
первоединым и христианским абсолютным Богом, уже безразлично относились к
именованию этого бога и к его священной истории. Они жертвовали мифологией
за счет неоплатонической диалектики. Западные же язычники, напротив, именно
потому, что они сторонились неоплатонизма, слишком легко, с их точки зрения,
поддавшегося на Востоке христианизации, стремились возродить свою языческую
мифологию, пусть даже с христианской монотеистической идеей, и поставить ее
на место христианской священной истории. Западные язычники жертвовали
неоплатонической диалектикой в пользу родной мифологии. Болезненность
расставания с освященной веками мифологией чувствуется у многих даже
перешедших в христианство мыслителей Запада. Недаром даже в самом последнем
трактате христианина Боэция, то есть уже через сорок лет после смерти
Претекстата, нет и намека на христианскую священную историю; напротив,
каждая прозаическая и христианская по идее глава сопровождается у Боэция,