"Пьер Лоти. Рамунчо" - читать интересную книгу автора

радостях вашего ремесла на мотив... ну, скажем, на мотив Jru damacho.
Давайте!
Братья сидят вполоборота друг к другу на дубовой скамье. Взоры их
встречаются, они замирают в раздумье, и лишь легкий трепет век выдает
напряженную работу мысли... Маркое, старший, начинает первым, и песня льется
непрерывным потоком. Их гладко выбритые щеки, чеканные профили, властно
выступающие над могучими шеями, застывшие в суровой неподвижности подбородки
кажутся сошедшими со старинных римских монет. Они поют высокими, чуть
гортанными голосами, как муэдзины* в мечетях. Едва один заканчивает куплет,
тотчас же вступает другой. Их фантазия оживляется и разгорается с каждым
куплетом, лица их дышат вдохновением. Вокруг стола контрабандистов
собираются люди и восхищенно слушают мудрые и вдохновенные слова, мелодичные
и поэтические, которые рождает фантазия братьев.
______________
* Муэдзин (араб, муэззин, муаззин) - служитель мечети, в обязанности
которого входит пять раз в день провозглашать с минарета призыв на молитву.

Наконец на двадцатой строфе Ичуа прерывает их, чтобы дать им отдохнуть,
и приказывает принести еще сидра.
- Но как вы этому научились? - спрашивает Рамунчо. - Откуда к вам это
пришло?
- О, - отвечает Маркое, - ты ведь знаешь, это у нас семейное. Отец и
дед были импровизаторами, их любили слушать на деревенских праздниках. Отец
моей матери тоже был знаменитым импровизатором в Лесаке.* А потом, мы
упражняемся каждый день, когда гоним домой волов, доим коров, а зимой -
когда сидим вечером у очага. Да, мы сочиняем каждый вечер... то брат
придумает сюжет, то я... Нам обоим это очень нравится.
______________
* Лесака - селение в Испанских Пиренеях, близ французской границы.

Когда приходит очередь Флорентино, который знает только старинные
горские песни, он высоким дискантом затягивает жалобу пряхи, ту самую, что
Рамунчо пел вчера в осенних сумерках, возвращаясь домой. Перед взором
Рамунчо снова возникает мрачное небо, насыщенные влагой тучи, телега,
запряженная волами, медленно бредущими внизу по узкой печальной долине к
одинокой ферме. И вдруг его снова охватывает необъяснимая тревожная тоска,
та же, что и вчера. Тоска при мысли о том, что он всю жизнь должен будет
провести здесь, в этой деревне, зажатой нависающими горами. Смутное, неясное
желание чего-то иного; томление по неведомым далям. Глаза его утратили
всякое выражение и пристально вглядываются внутрь его самого. На какое-то
мгновение он ощущает себя изгнанником, хотя и не знает из какой страны;
обделенным, хотя и не знает чем; бездонная печаль сжимает сердце, словно
текущая в его жилах кровь чужестранца вдруг отделила его несокрушимой
преградой от его товарищей.
Три часа дня. Замолкли последние звуки литургии. Сегодня службы больше
не будет. Прихожане, как и утром, с благоговейной торжественностью выходят
из церкви; плотные черные мантильи скрывают лица и фигуры девушек; мужчины
все в шерстяных беретах, лица их гладко выбриты, а темные живые глаза еще
подернуты дымкой воспоминаний о былых временах.
Скоро начнутся игры и танцы, лапта и фанданго. Такова незыблемая