"Говард Филипс Лавкрафт. Сияние извне" - читать интересную книгу автора

проходу, ведущему в темный, но уже ставший привычным мир, откуда нет
возврата.
Таддеус сошел с ума в сентябре, когда в очередной раз, прихватив с
собой пустое ведро, отправился к колодцу за водой. Очень скоро он вернулся,
визжа от ужаса и размахивая руками, но даже после того, как его удалось
успокоить, от него ничего невозможно было добиться, кроме бессмысленного
хихиканья да еле слышного шепота, каким он бесконечно повторял
одну-единственную фразу: "Там, внизу, живет свет..." Два случая подряд -
многовато для одной семьи, но Нейхема не так-то просто было сломить. Неделю
или около того он позволял сыну свободно разгуливать по дому, а потом,
когда тот начал натыкаться на мебель и падать на что ни попадя, запер его
на чердаке, в комнате, расположенной напротив той, в которой содержалась
его мать. Отчаянные вопли, которыми эти двое обменивались через запертые
двери, держали в страхе остальную семью. Особенно угнетающе они действовали
на маленького Марвина, который всерьез полагал, что его брат
переговаривается с матерью на неизвестном людям языке. Болезненная
впечатлительность Мервина пугала Нейхема, который к тому же заметил, что
после того, как его брата и товарища по играм заперли на верху, Мервин
просто не находил себе места.
Примерно в это же время начался падеж скота. Куры и индейки приобрели
сероватый оттенок и быстро издохли одна за другой, а когда их попытались
приготовить в пищу, то обнаружилось, что мясо их стало сухим, ломким и
непередаваемо зловонным. Свиньи сначала непомерно растолстели, а затем
вдруг стали претерпевать такие чудовищные изменения, что ни у кого просто
не нашлось слов, чтобы дать объяснение происходящему. Разумеется, их мясо
тоже оказалось никуда не годным, и отчаяние Нейхема стало беспредельным. Ни
один местный ветеринар и на милю не осмелился бы подойти к его дому, а
специально вызванное из Аркхэма светило только и сделало, что вылупило
глаза от изумления и удалилось, так ничего и не сказав. А между тем свиньи
начинали понемногу сереть, затвердевать, становиться ломкими и в конце
концов разваливаться на куски, еще не успев издохнуть, причем глаза и
рыльца несчастных животных превращались в нечто совершенно невообразимое.
Все это было очень странно и непонятно, если учесть, что скот не получил ни
единой былинки с зараженных пастбищ. Затем мор перекинулся на коров.
Отдельные участки, а иногда и все туловище очередной жертвы непостижимым
образом сжималось, высыхало, после чего кусочки плоти начинали отваливаться
от пораженного места, как старая штукатурка от гладкой стены. На последней
стадии болезни (которая во всех без исключения случаях предшествовала
смерти) наблюдалось появление серой окраски и общая затверделость, ведущая
к распаду, как и в случае со свиньями. О преднамеренном отравлении не могло
быть и речи, так как животные содержались в запертом коровнике,
расположенном вплотную к дому. Вирус не мог быть занесен и через укусы
хищников, ибо ни одна из обитающих на земле тварей не смогла бы проникнуть
через наглухо сколоченные стены. Оставалось предположить, что это была
все-таки болезнь - однако, что это за болезнь, да и существует ли, вообще,
на свете болезнь, которая могла бы приводить к таким ужасным результатам,
было непостижимо уму. Когда пришла пора собирать урожай, на дворе у Нейхема
не осталось ни единого животного - птица и скот погибли, а все собаки
исчезли однажды ночью, и больше о них никто не слышал. Что же касается
пятерых котов, то они убежали еще на исходе лета, но на их исчезновение